Спустившись в долину, я увидел метрах в двухстах одну из исследовательских групп и, разглядев Яна Тучу, биолога Германа Битова, космолингвиста Марту Кристи, помахал ручкой. Они помахали в ответ, и я отправился бродить между изваяниями в одиночку.
Пальцы переносили на бумагу все те же дорожки песка с пятнами света и тени, четкие линии монументов, а в голове почему-то плыли другие образы, вернее, один — лингвистки Марты, которая мне очень нравилась.
Наконец я устал загребать песок и, привлеченный альмандиновым цветом тени, сел, прислонившись к «рафинаду». Он не был ни теплым, ни холодным, он был никаким. Вообще, я не чувствовал на этой планете жизни ни в чем, кроме воздуха. Что же они такое, черт возьми? Почему-то подумалось о свалке. А что? Вполне возможно, что белоснежные брикеты — всего лишь отходы какой-нибудь древней разумной цивилизации. Или, может, кто-то сделал запасы непонятного нам вещества, да так и бросил за ненадобностью…
Солнышко ласково пригревало, и незаметно для себя я уснул.
Проснулся от холода — зуб на зуб не попадал. Холода?! Помилуй бог, какой холод на этой планете? Я открыл глаза и ничего не увидел. Точнее, я не увидел привычной картины песчаной долины с кубиками. Вокруг была темнота, наполненная звуками.
Звуками?!
Вокруг скрежетало, скворчало, шуршало, звенькало, тинькало и посвистывало. Если бы я был на Земле, подумал бы, что очутился в лесу. Машинально провел ладонью по тому, к чему прислонялся — на ощупь явно древесная кора. Нет, темнота мешает. Вечная зажигалка в сумке есть, но есть ли сумка? Она оказалась рядом, я достал зажигалку и задумался.
Где же я? Спал ведь недолго, около часа, но за это время каким-то образом оказался далеко от монумента. Или он меня «поглотил»? Возможно, перенес? Зачем? И уж если я в предполагаемом лесу — не привлечет ли свет хищников?
Все же я вырвал лист из блокнота и подпалил его. На мгновение тьма расступилась.
Лес. Самый настоящий.
Бумага сгорела, но я не стал разводить костерок — уж лучше переждать, должен же наступить рассвет на этой планете?
Ждать — это так трудно!
То и дело я вздрагивал от близких шорохов, пристально вглядываясь в темноту и различая уже в ней черно-серые кусты, ветви, какие-то валуны… Я сильно замерз, устал от напряжения, отчаялся совсем и просто сидел, обхватив колени.
Наконец стало светлеть, и картина постепенно прояснялась. В ней не было еще красок, но уже вполне отчетливо я видел гигантские деревья с кронами, застилающими небо, — у подножия одного из таких исполинов я и сидел. «Валуны» оказались чем-то вроде огромных губчатых грибов. Большие соцветия на кустах потихоньку разворачивали лепестки навстречу утреннему теплу.
