— Облака. Ну вот.
— Это точно, — насмешливо подтвердила Маняша. — Белые.
— Белые, — согласился дядя Лукьян. — Тот же туман, но в сгущенном, как вроде бы молоко, виде. Пра слово. Я, бывало, в Павловском сижу, гляжу, а они текут, текут. Как сейчас, так и тогда, изменений не видно. Революция была. Коллективизация. Потом война. А облака все текут. Мы умрем — они плыть не перестанут.
— А ты бы как хотел?
— Пусть плывут, невеста. Ну вот. Не мы первые, не мы последние. В мире закон: все течет, все проплывает. Конец всему рано или поздно. И человеку конец, и звезде тоже конец. Пра слово. Ты Павловское-то вспоминаешь?
— А чего его вспоминать?
— Ну вот. Чай, родина. В Павловском мы с тобой на свет произведены. Ндравилась ты мне, Маняха, — оскалил свои редкие зубишки Родимушка.
— Ндравилась? — насмешливо переспросила Маняша.
— Ндравилась, — старательно повторил он. — Но ты с Тимошкой Петровым гуляла.
— Ай, отстань, дядя Лукьян, — отмахнулась Маняша.
— Теперь-то что… Теперь ничего… Пра слово. Тимофей Петров был мой друг, товарищ. Как и я, пролетарий.
— Ну и что?
— Да не про то я, Маняша, — поморщился Родимушка. — Не про материальное. Ну вот. Я про сознание. Про это… про идею. Ты хоть знаешь что про Тимоху-то?
— Сам же говорил: в цепях увезли, — неохотно откликнулась Маняша.
— В цепях, — кивнул дядя Лукьян, как будто сомневаясь. — А потом?
— Что потом? Ишь, завел про что, — Маняша отвернулась. — Не интересно мне знать, что потом.
— Тогда я тебе скажу, — обрадовался Родимушка. — Помер Тимошка!
— Помер?..
— Ну вот. Как пришел с войны, через годок, может, и помер.
— С какой это войны? — изумилась Маняша. — Ты чего это, дядя Лукьян, мелешь?
Родимушка поперхнулся.
— Ну вот, — вымолвил с сожалением, поворошив пятерней в загривке. — Я что… Сказывали так. За что купил, за то и продаю.
— Расковали его?..
— Ну вот. Не в цепях воевал. Был прощен, Маняша. По всеобщей амнистии. Но помер. Не знала?
Участливо так спросил Родимушка, и поверила Маняша, что прощение вышло Тимофею Петрову, Тимоше. Выпустили его, и пошел он, как все, на войну. Воевал, был сильно ранен, только не сразу скончался, не на войне, а дома. Только где? В Павловском, что ли?
Дядя Лукьян предупредил ее вопрос: не в Павловском похоронен, а где-то в Москве. Там у Тимоши жил сын. К сыну и приехал с фронта. Не в Павловское — в Москву. Что ему было делать в Павловском? Кто его там ждал?..
«Так, так, — мысленно согласилась Маняша. — Никто не ждал. Некому было ждать Тимошу».
