— Здравствуйте, Павла Александровна!
— Павла Александровна, как поживаете?
— Павле Александровне наше нижайшее!..
Как раз на своем месте Пашка очутилась. Умела она резать хлеб. К хлебу же, как известно, в голодный год золото липнет. И стали загребать его вот такие пашки. Подавай ей царскую золотую пятерку, золотое кольцо, бриллиант, а она тебе — хлеба, мяса, каши, маслица…
Но справедливости ради, надо сказать, что, случалось, давала она еду и так, почти бесплатно. Приди к ней, поклонись хорошенько, поплачь — Пашка махнет рукой и скажет: «Ладно уж, где моя не пропадала, запишу на тебя, Марья (или Пелагея), день (или два) работы. Ты не возражаешь?» И подаст полбуханки или целую буханку. Такой Пашке за версту поклонишься.
У Маняши золота не было, весь расчет у нее был только на поклоны.
«Авось лба не расшибу», — думала она, торопясь домой.
Пашка Кривобокова тоже жила на Ярцевской горе, рядом с Маняшей, только пониже. Во второй половине дня она всегда бывала дома, и Маняша это знала. Поэтому она решила заглянуть к Пашке, не забегая домой.
Пашка открыла не сразу, проворчала, снимая крючок:
— Отдохнуть не дадут… как на каторге!..
Но увидев, кто пришел, подобрела:
— А-а, это ты, Маняша! И тебе ко мне понадобилось…
— Понадобилось, Павла Александровна, что понадобилось, то понадобилось! — сказала Маняша со вздохом.
— Теперь я всем нужна стала. — Пашка зевнула. — Ну говори, что тебе надо. Что принесла?
— Что я могла принести, — опять вздохнула Маняша. — Ничего у меня нету.
— А дом купила, — усмехнулась Пашка.
— В дом-то все и убухала. Продавать одежонку пришлось. Сама, чай, видишь… Павла Александровна.
— Александровна, Александровна! — Пашка засмеялась, показывая свои белые, как снег, зубы. — Мы-то с тобой можем и попросту. Зови меня Пашей. Я ведь и помоложе тебя буду. Годков на десяток, а?
— На двенадцать лет, — ответила Маняша. Она и это знала.
— На двенадцать, — повторила Пашка. Это ей понравилось. — На двенадцать! — сказала она еще раз. — Выходит, тебе и сам бог велел звать меня — как? Пашей. Ну так чего тебе?
Маняша только сейчас заметила, что Пашка встретила ее в исподнем, но в туфлях на высоком каблуке, и этот Пашкин срамной наряд (рубашка до коленок) поразил и смутил Маняшу. Грудь почти голая, из-под рубашки сверкают белые коленки…
«Вот он разврат-то!» — подумала Маняша.
Пашка села на кровать, закинула ногу на ногу. Совсем срамота! Маняша глаза опустила.
— Ну так выкладывай, за чем пришла? — спросила Пашка, вынимая из коробки папиросу.
