Впрочем, и хвалили мы Анну Васильевну не раз. Было за что. Нигде не окультурили столько лугов, как в Виляди. Первой Анна Васильевна применила стогование на тракторных санях. Первой же начала закладывать силос в траншеи. И первой пустила в ход «карусель»…
Очерк я написал. Гвоздевой, как мне казалось, очерк. Был в нем и запах свежепобеленного коровника, и ласковое чмоканье доильных аппаратов, и плывущие по воздуху кормушки. В общем, редакционное задание я выполнил. Хотелось бы написать и о людях, о той же Анне Васильевне, но что успеешь узнать за двухдневную командировку? Остается только мечтать, что напишу в другой раз.
У нас, газетчиков, всегда так: мечтаем создать что-нибудь большое, серьезное, только вот руки не доходят. Откладываешь на завтра, а завтра — новая командировка, новое задание…
Анна Васильевна словно бы угадала мои мысли. Шагаем к пристани, она и говорит:
— Вы только про то пишете, что вашей газете надо. А почему бы всю жизнь человека не описать?
— Ну, это уж дело писателей, — ответил я дипломатично.
Она задумалась, несколько минут шла молча, а потом улыбнулась:
— Описал бы кто-нибудь мою жизнь, вышла бы целая книга. И выдумывать-то ничего не надо… Задержитесь на денек? Я б рассказала все как есть…
Умная Анна Васильевна несколько простецки смотрела на литературу. Приедешь куда-нибудь в деревню, обязательно услышишь: «Ну, моя жизнь — готовый роман!» Или: «Про нашу бабку целую книгу можно составить!» Свои переживания всегда кажутся людям необыкновенной одиссеей.
— А что, если вы сами попытаетесь, Анна Васильевна?
— Да не получится у меня. Выйдет вроде автобиографии.
— И прекрасно! Биографии тоже имеют свою ценность. Рискните, не бойтесь!
— Прямо не знаю… — нерешительно проговорила она. — Конечно, риск невелик. Да и ночи мои долгие, девать некуда… Если вдруг напишу, кому отдать-то?
— Можно мне переслать.
Я вернулся в город и вскоре забыл о разговоре с Анной Васильевной. И вдруг получаю бандероль. Развернул — целая стопка тетрадочных листков, исписанных с обеих сторон. У буковок — по-стариковски дрожащие хвостики.
Взглянул на подпись — «А. Конакова».
Разбираться в такой рукописи — сущее наказание; да и не верил я, что получилось у Анны Васильевны ее сочинение. Долго откладывал я чтение рукописи, а потом уж неловко сделалось — сам ведь уговорил человека.
Принес я тетрадочные листочки домой, сел за стол, принялся читать.
Вот что в них было:
«Я, Конакова Анна Васильевна, родилась в 1914 году, в семье крестьянина-бедняка. До меня у отца с матерью двое детей было, обе девочки. Когда я на свет появилась, отец по материнскому лицу наотмашь хлестал, справа, налево. Сама мать потом рассказывала. Нет, не жаловалась, а просто рассказывала. Чего тут жаловаться? Так ведь раньше считали: сын родился — будет помощник, дочь родилась — обуза на шею. Корми ее, расти, а она — отрезанный ломоть, из семьи уйдет да приданое унесет.
