За домом, у подножия холма, раскинулся огромный ровный луг. Толстяк в униформе дворецкого, вышедший из дома при моем появлении, отправил меня в том направлении по узкой гравийной дороге. Ничем не перегороженный луг был плоским, вычищенным и недавно выкошенным и идеально подходил для частного летного поля. Где-то посередине длины с краю располагалось приземистое бетонное здание с плоской крышей, и дорога вывела меня прямо к нему. Перед ним лежала широкая и длинная бетонная взлетно-посадочная полоса, на которой стояли два автомобиля.
Я обнаружил Мануэля Кимболла внутри, он мыл руки под краном. Бо́льшую часть внутреннего пространства занимал самолет – большая машина с черными крыльями и красным фюзеляжем, сидящая на хвосте. Внутри самолета возился какой-то мужчина в спецовке. Кругом было аккуратно и чисто, инструменты, канистры с маслом и прочие подручные материалы были расставлены по стальным полкам вдоль одной из стен. Рядом с раковиной даже оказалась вешалка с тремя-четырьмя чистыми полотенцами.
– Меня зовут Гудвин, – представился я.
– Да, я ждал вас, – кивнул Кимболл. – На сегодня я здесь закончил, мы могли бы перебраться в дом и устроиться поудобнее. – Он обратился к человеку в спецовке. – Скиннер, можешь оставить это до завтра, если хочешь, я все равно полечу только днем.
Он вытер руки, мы вышли наружу, расселись по машинам и двинулись назад к дому.
Мануэль Кимболл был, вне всяких сомнений, порядочен и вежлив, даже если и выглядел как иностранец и заставил меня понервничать за ланчем. Он провел меня в просторную комнату в передней части дома, усадил в большое удобное кожаное кресло и велел толстому дворецкому принести виски с содовой. Увидев, что я оглядываюсь по сторонам, хозяин сообщил, что дом по своему вкусу обставили он сам и его отец, поскольку женщин, с чьим желанием приходилось бы считаться, не было и они оба недолюбливают оформителей.
– Мисс Барстоу сказала, – кивнул я, – что ваша мать давно умерла.
Я произнес это ненароком, машинально, но я всегда смотрю на того, с кем беседую, и меня поразила перемена в его лице – оно буквально дернулось в конвульсии, по-другому это и назвать было нельзя. Судорога длилась всего долю секунды, но в этот миг он определенно испытывал боль. Я не знал, вызвана она упоминанием его матери или же внезапным физическим недомоганием. Как бы то ни было, развивать эту тему я не стал.
Он приступил к делу:
– Насколько я понимаю, вы расследуете смерть отца мисс Барстоу.
