– Кого из пациентов, из тех, кого не удалось спасти, вы заносите в свой помянник, свой списочек?
– Во-первых, если человек был заведомо православный, эти, как правило, в списке есть. Иногда пациенты, с которыми были какие-то личные отношения. Человек триста живых и столько же покойников (усопших). Я одно время работал в службе помощи «Милосердие», больным бас. Вот у меня был пациент Николай. У него тоже была очень интересная история. Он был главный инженер крупного завода, заболел БАС (боковой амиотрофический склероз) и дошел до того состояния, что уже был полностью парализован, уже говорить не мог, только мог щелкать языком и шевелить глазами. Я приехал к нему, он был подавлен. Он был человек верующий, но малоцерковный, супруга у него была человек воцерковленный, но на бытовом уровне. То есть она причащалась, ходила в храм, но в высокое богословие она не лезла. И вот мы с ним поговорили, я еще тогда дьяконом был, а он очень хотел дождаться внуков, дочка была беременная. И вот мы его уговорили на трахеостому, на гастростому. Ему это сделали. Он прожил еще пять лет. Он стал причащаться регулярно. Дождался двух внуков. В конечном итоге он, конечно, умер, но пять лет жизни с любящей женой, с любящими дочерьми… Он, конечно, есть у меня в помяннике. Он не просто у меня в помяннике, он у меня в голове всегда есть. В помяннике несколько сотен человек, я их на литургии поминаю, но Николая поминаю всегда, во всех случаях.
– Что самое сложное в работе на «Скорой»?
– Сложно сказать. «Скорая» разная бывает. Если мы берем обычную – то, наверное, умение быстро принимать решения. И решения в плане диагностики, и в плане лечения. Решения тактические, и как себя вести на вызове. Я на многие вещи смотрю как бы с двух сторон. Со стороны клиники и со стороны «Скорой помощи». И потом бригада у меня совсем другого плана, мы почти не ездим на обычные вызовы. Она, во-первых, вообще реанимационная, а во-вторых, она создана как бригада транспортная. В последнее время зачастили клинические смерти, у кого-то из бригад случаются, и мы приезжаем на помощь. И в основном у нас дальние и сверхдальние транспортировки. Вот недавно мы возили мальчика из Краснодарского края.
– Вы пациентам сочувствуете?
– Я сочувствую пациентам, но я их не жалею, если я работаю с реанимационными больными. Мое дело – не жалеть пациентов, а работать с ними. Вот пожалеть я могу своих девочек с пульмонологическими проблемами. Их я могу пожалеть, посидеть с ними, поговорить. А если мне нужно, условно говоря, горло человеку резать, понятно, соблюдая обезболивание, нужно думать немножко о другом. Есть профессионализм – и есть человеческая жалость. Если мы вскрываем гнойник, нужно не жалеть человека, а вскрывать гнойник. Если мы будем жалеть, у нас будет дрожать рука и так далее. Но надо обезболить, чтобы не заставлять человека лишний раз страдать.
