Масленица 1836 года закончилась большим балом у Бутурлиных. Бал сей имел своим следствием то, что барон д'Антес окончательно понял: он любит Натали, и любит ее слишком сильно, чтобы скрывать это от света. Уже не тщеславие избалованного красавца, а юношеский порыв овладел им с силой, которую в чувствах своих д'Антес и не подозревал до того. Мэри Барятинская с ее миллионом вылетела из его головы. Правда, мысль о ней снова возникнет в удалой и расчетливой сей голове месяца четыре спустя, когда Натали, ожидая очередного ребенка и нося траур по свекрови, на время исчезнет из его поля зрения. Любовь и расчет будут бороться в молодом человеке, и тогда победит, между прочим, любовь. Императрица Александра Федоровна назовет это все «новомодными страстями в духе романов господина де Бальзака» и, возможно, точнее всех определит дух времени, так ярко отразившийся в характерах участников злосчастной интриги.
Увы, Алина также не знала, что интрига ее жизни раскручивает свою пружину, и наблюдают за ней весьма любопыствующие глаза. Глаза эти были белесые, выпуклые, всегда привычно надменные и от этого как бы слепые, но одновременно и пронзительные. В народе такие глаза непочтительно называют обычно «бельма». Правда, владелец их в молодости считался чуть не первым красавцем Европы, но к 1836 году ему пошел уже пятый десяток. Теперь он носил корсет и накладку на лысину, — досадный след многочисленных побед у прекрасного пола. На бале у Бутурлиных он дважды спросил об Алине, и это запомнили все, бывшие в зале.
Но вернемся к дневнику Алины Головиной.
«15 февраля, вечер у Нессельроде. Едучи на этот скучнейший раут, я и представить себе не могла, что встречу там, возможно, самую интересную женщину в Петербурге. Итак, посреди вечера в салон вошла дама, и все стихло. Тишина повисла на миг лишь, но этого было б довольно, чтобы смутить вошедшую. Та, однако, безмятежно приблизилась к хозяйке, сияя полными плечами и тугими иссиня-черными локонами. Я видала, как смешалась мадам Нессельроде, эта толстая и всегда такая нахальная дура. Черные глаза вошедшей казались веселы и как-то особенно, странно блестящи. Платье ее было царственно роскошно: из золотой парчи и тяжелых старинных пепельно-серых кружев. Толстая, почти грубая золотая цепь с большим католическим крестом из брильянтов придавало ей вид гостьи из эпохи лат и турниров. Впрочем, и сей пышный наряд тускнел рядом с свежестью, силой и даже дерзостью, которыми был отмечен весь ее облик.
