А там — иконописцы, они на досках, какими-то другими красками и про «божественное».
Харузин никогда раньше не находился в среде, где все это оживало, переставало быть частью искусствоведения. И у него к Лавру накопилось множество вопросов.
Лаврентий приходил к Палицкому по нескольку раз на дню. Присаживался рядом, тихонько беседовал с раненым, а то просто присутствовал. С Харузиным они почти не общались. Но Лаврентий — впрочем, как и Сергей, — хорошо знал: для Андрея Палицкого чужое, живое присутствие необходимо.
Тепло другого человека как будто удерживало его на земле, не давало впасть в забытье и уйти в смертный сон.
Время от времени прокрадывался и верный слуга Авдей, но того быстро изгоняли, поскольку он совершенно не мог сидеть без движения. Непременно требовалось Авдейке суетиться, подносить-уносить, поправлять одеяло, щупать лоб, целовать барина в плечо или в руку, шумно вздыхать — словом, производить много лишнего.
Пользуясь частыми визитами Лаврентия, Сергей подманил того к себе и тихо заговорил:
— Я вот что хочу спросить… — Он показал на книгу. — Я читаю тут, читаю…
Лаврентий книгу узнал, мимолетно улыбнулся ей, как старому другу.
Сергей сказал:
— Объясни мне, где начинается икона.
Лаврентий подумал немного и, как оказалось, вполне понял вопрос, хоть тот и был сформулирован довольно странно.
— Знаешь такое время, когда на иконы были гонения? — спросил Лаврентий.
— Э… — отозвался Харузин. Он не знал. На людей могут быть гонения — это широко известный факт. Например, при Сталине сажали интеллигенцию. А при императоре Нероне — молодых красивых христианок отдавали на съедение львам.
— Была такая ересь, — спокойно продолжал Лаврентий. — Считалось, что святая икона — это идол. И их стали уничтожать.
Сергей вспомнил. Вспомнил он заодно и кое-что другое: разговор с какими-то протестантами, которые приводили приблизительно те же доводы.
— А разве поклонение иконе — не пережиток идолопоклонства?
Лаврентий сморщил нос совершенно по-детски.
— Скажи мне, Сергий, это ты сам так думаешь или тебя кто-то с толку сбить пытался?
Харузин смутился.
— С толку…
— А… — Лаврентий поглядел на него, чуть склонив голову набок, и улыбнулся как будто про себя. — На твой вопрос давно уже найден ответ, тут ничего и выдумывать не нужно… Мы кланяемся не доске и не краскам, а тому, о ком в этот миг вспоминаем. Не образу, а первообразу… Разве ты не носишь с собой портрета любимой женщины?
Аргумент убийственный. Будь у Сергея любимая женщина — конечна, он носил бы ее карточку у себя в бумажнике. Рядом с визитками, кредитками и водительскими правами. Но нет у него — ни кредитки, ни визитки, ни водительских прав. И любимой женщины — тоже. А если и появится, так вот незадача — карточку в этом мире не сделаешь! Так что — ответ отрицательный. Эльвэнильдо вздохнул и ответил Лаврентию:
