Слову «плоть», которое долгое время шло в орбите греческого богословского «sarks» (плоть, мясо, отсюда, кстати, — «сарксизм», буквально разрывание мяса), пожалуй, «досталось» греховности больше, чем «телу» («усмирение плоти», «плотские утехи» и т. п.). «Тело» же, хотя частично семантически и «ушло» в терминологию (физическую, астрономическую и др.), тем не менее в ортодоксальном христианском контексте тоже продолжило быть преимущественно «греховно маркированным».
Совершенно понятно, почему начиная с рубежа XIX–XX веков раздавались голоса «в защиту» плоти и тела (например, В. Розанов).
В современном российском обществе бытийный статус этих слов двойственен.
С одной стороны, мы живем в эпоху настоящего разгула так называемого неоязычества, то есть всего «плотского» и «телесного» в их карнавально-порнографическом «изводе».
С другой — «плоть» и «тело» суть неотъемлемая часть семейно-демографической проблемы. Вообще чисто русское пренебрежение к телу-плоти, к этому сосуду духа и души, наплевательское отношение к собственному здоровью и т. д. — одна из ключевых проблем России XXI века.
Вторая сторона этой проблемы — русское пренебрежение к семье, родству, «крови», кровным узам, к тому, что «плоть от плоти», «плоть и кровь». Тот же В. В. Розанов был абсолютно прав, обвиняя русских в их плотской и телесной «хлестаковщине».
Слово «тело» и в богословском контексте («Тело и Кровь Христовы»), и в светском («телогрейка», «телодвижение», «телесная немощь») — вполне «рабочий» языковой материал для российского жизнестроительства XXI века.
Фразеологизмы со словом «плоть», а также такие однокоренные слова, как «плотный», «(пере)воплотить», «(пере)воплощение» и т. п., — стержневые слова духовной культуры. Их употребление должно всячески приветствоваться, равно как и (пусть отчасти и ложноэтимологическое) сближение с корнем «плот» («оплот», «плотник» и др.). Это — именно «жизнестроительство», строительство «тела жизни», его формы и содержания.
История русского слова «толпа» — классический пример, если так можно выразиться, мутации, перерождения его смысла. «Хорошее» слово как будто бы стало «не очень хорошим», даже — «плохим».
Повезло слову «толпа» или нет в истории языка? Судите сами.
Вообще говоря, изначально этот древний индоевропейский корень выражал идею вместимости, вместительности, объемности, емкости, в целом — пространства, которое потенциально может быть чем-то заполнено. Наши далекие праиндоевропейские и праславянские предки несколько тысяч лет назад могли сказать примерно так: «У этого горшка хорошая толпа» или «Хороший у тебя дом, сосед, большой, толпа — что надо!..»
