Вдруг несколько залпов сзади нас.
Останавливаемся.
Командно роты чутко прислушивается, потом исчезает. Мы знаем: это наша засада встретила противника.
— Выберутся ли они сами-то? — вслух рассуждаю я.
Посредники пожимают плечами.
Выстрелы внезапно умолкают. Возвращается комроты Гмырин.
— Ну, все в порядке, — говорит он тихо. — Ма-арш!
Час… Другой… Третий…
2
Где-то несомненно есть Москва.
— Шленский, в Москве какая сейчас погода? Как думаешь?
Он не отвечает. Потом вдруг тихо начинает мне рассказывать о своей жизни.
Мы идем теперь рядом: дорога стала шире.
Я слушаю неторопливый рассказ Шленского, в прошлом комиссара полка, сейчас — слушателя академии. Ему есть что рассказать, как, впрочем, и любому идущему сзади.
Широкоплечий комроты Гмырин мог бы, например, рассказать о солдатской лямке, которую тянул в царской армии. О том, что вот уже лет восемнадцать штатской одежды не носил.
Он живет в маленьком пограничном городке — пятьдесят два километра от железной дороги, десять километров от чужой страны. Иногда он ездит в отпуск в «Россию», как говорят здесь. Приезжает, рассказывает:
— Стройка идет какая! Смотреть поучительно.
Этого ему хватает на год, на год в пограничном городке, где паточный завод и лесопилка.
Впрочем, есть радио. Поздно ночью он слушает, как говорит Москва.
Он не скучает — ему некогда. О переводе в другой гарнизон не просил ни разу.
Сзади — темное туловище роты. Пестра рота, сводная: там одногодичники, люди с высшим и средним образованием — инженеры, техники, экономисты; там курсанты полкшколы — армавирские станичники; там помкомвзвода Жиденко — тракторист колхоза.
Рота туго ворочается в темноте, слышен только тяжелый топот шагов и копыт.
Я вспоминаю вдруг, что ротный вьюк лежит на общей любимице, лошади, кличка которой Абрикос. Вьюковожатым при ней — Сюсин. Он агроном, секретарь комсомольской ячейки. Я знаю: он ни о чем сейчас не думает, кроме как о том, чтобы в темноте не загубить Абрикоса.
Над притихшей, молчаливо шагающей человечьей цепью плывет ночь…
3
Что-то подозрительное делается с дорогой. Она начинает вспухать под ногами: ну так и есть — поползли на подъем.
Праздные мысли — к черту. Теперь собирай последние крохи сил. Путаный, скользкий, крутой подъем. И темень к тому же.
Шленский щедро растрачивает батарейку карманного фонарика: видно при беглом свете, как крутая идет дорожка на гору и по горе. На ней уже карабкаются передние. Очень похоже на картину «Стрелки в Альпах».
