Воистину, вставать с кресла было пьяняще-прекрасно. Ещё прекраснее было шагать, самостоятельно выбирая свой путь, а не зависеть от мелкого, семенящего шага Алиды. И не биться затылком о спинку кресла каждый раз, когда она решала напомнить ему о своей обиде.
Он постоял под елью ещё немного, ожидая, пока серебряный луч станет ярче. Ощущение покалывания в пояснице, которое появлялось за несколько минут до перевоплощения, уже почти прошло. Вместо него в груди разливалось новое чувство: приятное ощущение уверенности, граничащее со вседозволенностью. Он – властелин этой ночи, идущий на зов неизведанной силы, которая манит его к себе. Дурман свободы, вино новых свершений кружили голову, но ещё не утихшая в душе прежняя робость мешала сделать первый шаг навстречу туману.
Но тут ему в грудь словно вонзился невидимый крюк и потянул, нетерпеливо таща в сторону темнеющей на фоне зеленоватого неба рощи. Ричмольд стиснул зубы и повиновался. Он ненавидел, когда Вольфзунд так делал. В открытую он никогда об этом не спрашивал, но догадывался, что предводитель альюдов использует этот фокус, проделывая какие-то манипуляции с его волей.
Ноги захлюпали по влажной земле, подошвы сапог вдавились в раскисшую хлябь. Порыв ветра донёс сильный запах магии, и по хребту Ричмольда пробежали колючие мурашки. Он попытался остановиться или хотя бы чуть сменить направление, но что-то невидимое упорно тянуло его только вперёд, туда, куда указывал луч, вырвавшийся из астролябии. В горле заклокотал гнев.
Гнев и раздражение не были эмоциями Ричмольда. Но и он уже не принадлежал себе. Тот, другой, просыпающийся вечерами, навязывал ему свои ощущения, и собственная сущность Рича скромно отходила на второй план.
Он расправил плечи и зашагал нарочито медленнее, чем мог бы, чтобы показать, что он отправился по следу луча самостоятельно, а не по приказу Вольфзунда. Уверенность в своих силах и незнакомая прежде дерзкая смелость всё больше наполняли его существо, и Рич широко ухмыльнулся. Как славно не сутулиться, стесняясь своей долговязой фигуры! Как славно в открытую смотреть на мир, а не украдкой, исподлобья, вечно робея перед незнакомцами и страшась быть втянутым в неловкий разговор!
Почти во всех домах оставшейся позади деревни уже погасли огни, только в одном-двух окнах ещё мерцали оранжевые блики. Впереди стелился туман, как разлитое молоко, в болотах лягушки тянули хриплую песнь, а в пролесках, где мёртвых деревьев было больше, чем живых, звонко вздыхали сплюшки, перекликаясь с сородичами.
