Он мне говорил:
– Приходите завтра.
Я отвечал:
– Ну, Александр, я не могу, потому что у меня лекции. Или я их читаю, или я их готовлю. У меня есть работа, в отличие от вас.
Он возмущался:
– Как! Я тоже работаю.
– Что же вы делаете?
– Ну, раз в год езжу в Клермон-Ферран, участвую в собрании акционеров фирмы.
Отец его был богатым кавказским купцом, так что оставил наследство. Вот и вся работа.
Что же до чтения, то в первый мой московский приезд я убедился: многое из “запрещённого” можно легально купить в “Букинисте”, ещё больше – найти в Ленинке. Тем более что иностранцы получали привилегию: наш билет позволял пользоваться академическим залом, где ме́ста было больше, а книги приносили несопоставимо быстрее. Мы были экзотикой, и в то же время нас таким образом изолировали, удерживали от лишних контактов. Я даже имел право есть в профессорской столовой, где было гораздо вкуснее, – но никакого общения с другими студентами.
Главный корпус МГУ, где я жил в комнате 636, зона “Г”, только что достроили. Это было свежее здание, чистое, во что сейчас трудно поверить. Мы дежурили по очереди у пульта на коммутаторе, звали студентов к телефону. Убирали территорию. Кстати сказать, меня строго предупредили, что не надо гулять под окнами, потому что на голову может упасть бутылка: в общежитии по выходным любили устраивать попойки. А ещё объявили указ ректора, что каждое утро мы должны выходить в коридор и заниматься зарядкой. Я в первое же утро вышел, как послушный европейский человек. Тем более что всегда любил гимнастику. И увидел, что, помимо меня, в коридоре пятеро китайцев – и ни одного русского! Они предпочитали в это время досыпать, а приказ просто игнорировали.
Вообще, я тогда впервые понял, что русские редко спорят с начальством, просто не выполняют распоряжения. Но если уж решились спорить, то часто идут до конца. Однажды я стал свидетелем неприятной сцены в большой аудитории здания “Б”. Шло всеобщее собрание комитета комсомола, на котором иностранцу находиться не полагалось, но мне было страшно интересно, и я туда просочился. Ну, то есть поступил по-русски: не спросил разрешения, проигнорировал запреты.
Старший студент, ему было за тридцать, во всеуслышание заявил:
– Товарищи! Надо признать, что мы живём в стране, где ещё есть безработица и голодающие люди.
Можно себе представить, какой эффект это произвело. Воцарилось молчание, тишина всеобщая. Преодолев оцепенение, выскочила какая-то активистка, потребовала доказательств. Он ответил:
