Принесла я ему эту расклейку. Говорю: «Расклейка готова. Посмотрите: так ли я все сделала, нравится ли вам это?»
Там было 320 страниц. И тут он стал на меня орать: «А мне это совсем не надо, Людмила Владимировна. Я вас об этом даже не просил. Вы должны бросить меня и сделать себе судьбу. Я себе ее уже сделал. А с этим я сделаю вот что!» И бросает расклейку под потолок. Все эти листья разлетаются, летят на пол, на очередной пролитый кефир или молоко (не помню). И он по этому топчется своими ножищами. Я говорю: «Я эту работу сделала потому, что я обещала издателю. А к вам я больше никогда не приду. Я такого отношения не заслужила».
Через три недели раздается звонок. Звонила какая-то женщина. И говорит: «Мне ваш телефон дал Варлам Тихонович Шаламов, чтобы я у вас спросила телефон Шрейдера. А то он в больнице». Телефон Шрейдера он знал наизусть. Это был трюк, чтобы мне сообщить, как ему плохо.
Что я должна была сделать после звонка? А я тут же помчалась в больницу. Так я к нему вернулась. Он встретил меня так, как будто ничего не было. Так обрадовался, целовал мне руки: «Забери меня отсюда». Он дал согласие пойти в интернат. Врачи его готовили в 32-й интернат для психохроников.
Меня вызвал врач, который его лечил, некий Левин:
– А кто вы ему?
– А никто. Я за ним ухаживаю.
– А что вы от него хотите?
– Да ничего.
– Я слышал, что Шаламов вроде бы писатель.
Я ему рассказала, кто он такой, Левин взял его книжку «Точка кипения» (Шаламов потом ему ее подписал). И сказал: «Людмила Владимировна, я все понял. Он годится для этого интерната по анализам. Но я не могу, прочитав его стихи, отдать его туда».
Потом Шаламов все равно оказался в 32-м интернате – его туда перевели из 9-го, и он там сразу умер.
Сейчас этот врач Александр [Михаил – прим. составителя] Михайлович Левин в Америке. Я слышала, как он по «Голосу Америки» рассказывал про Шаламова.
Левин пошел на подлог и переправил ему показания, чтобы его взяли в обычный интернат.
«Выходи за меня замуж»
Я его забрала домой. И началось все сначала. Опять пошли цветы, письма, стихи.
И я начала думать, что делать дальше.
У него была идефикс – жениться. Он вообще раньше нравился женщинам, наверное, потому что был совершенно неиспорченный, нерастраченный и красивый человек. Я ему даже искала невесту. И даже нашла одну женщину, которая согласилась. Но раз помыла окна и пришла вся в слезах, сказала, что больше к нему не пойдет.
