Вечер для всех нас был очень трудный. Время от времени мы умолкали, как в присутствии «кого-то» – Вышедшего-из-Ада... – иначе не скажешь.
Я не раз замечал, что бывшие зеки, обычно, в первые же минуты знакомства, сразу «узнают» друг друга и вступают в свой особый, несколько табуизированный для других, «контакт».
Константин Богатырев, очень общительный «вообще», скромно и деликатно, но все же по-зековски попробовал заговорить со старшим зеком. Шаламов мгновенно дал знать (каким-то необъяснимым образом: не было ни жеста, ни взгляда, ни слова), что такой разговор невозможен. (В оцепенении-безмолвии, как будто воздвиглись молчания-«слова»: «я оттуда, где вы не были»).
Иван Дмитриевич Рожанский предложил В. Шаламову записать его чтение на магнитофон. Шаламов охотно согласился: он хотел прочесть стихи. Раздались два-три тихих голоса: «Не прочли бы Вы Вашу прозу». Варлам Тихонович прочел один рассказ, я не запомнил, какой. И вот по какой причине (да простится мне, что я должен говорить такое), – во время его чтения произошло нечто, еще более усилившее общую оцепенелость: писатель вдруг зажестикулировал как-то «дергано», перешел на скороговорку... – и... – видимо, лучше не определять наше впечатление, не рассуждать, в какой «дошедшести» может быть такой «язык», в отличие от общепринятого.
Варлам Тихонович почувствовал наше оцепенение: он бросил мгновенный антрицитово-твердый взгляд и быстро овладел собой, – перед нами снова был стройный, артистичный человек с легкими движениями, руки его были не «почти», а просто изящны (многие, впервые увидевшие писателя при отпевании его в храме Николы на Кузнецах, с удивлением отмечали потом красоту его рук).
Позволю сказать себе прямо («так, как было»): в тот вечер во мне стояла все та же тяжелая поступь, услышанная мною в незабываемом «Зеленом прокуроре».
Я (помнится, в два «приема») попытался сказать Варламу Тихоновичу о давнем своем впечатлении от этого произведения и вообще – от его прозы. Он молчал. Потом сказал коротко и без какой-либо интонации: «Я всю жизнь думал о прозе и знаю, что форму для своих вещей я нашел».
Тут вежливо вступил в разговор Константин Петрович Богатырев. «У Вас в рассказе сказано: «4 километра». Скажите, пожалуйста, не было ли в реальности чуть-чуть иначе: например, 3 или 5 километров?».
– Если я сказал «4», значит, 4 и было, – ответил Шаламов, – во всем, что я написал, все было так, как описано.
