Роман Гуль, «Я унес Россию: апология эмиграции», издательство «Мост», 1981; Издательство: Б.С.Г.-Пресс, 2001. Сетевая версия том 3, главка «Новый журнал», на сайте Добровольческий корпус http://www.dk1868.ru/history/gul3_2.htm
Роман Борисович Гуль (1896-1986), писатель-эмигрант, критик, общественный деятель, редактор нью-йоркского «Нового журнала»
_________________________
_____________
Валентина Демидова
Дочь Демидова запомнила один из походов отца к Шаламову. Спор шел – аж дым коромыслом! «Они оба были высокие. Встали из-за стола. И уперлись, что называется, лбами. Спор шел о том, как по-новому писать о новом опыте. Уже на улице отец сказал: «Да, это был ужас. Да, предавали, убивали, но и любили, дружили. Мы ведь жили. Это была жизнь».
Из статьи Эльвиры Горюхиной, «Что с нами действительно случилось?», «Новая газета», 2011, сетевая версия на сайте газеты
http://www.novayagazeta.ru/gulag/5929.html
Валентина Георгиевна Демидова (род. 1938), дочь колымского товарища Шаламова инженера и писателя Георгия Демидова
_________________________
_____________
Ирина Емельянова
Жизнь моя поделилась на две классические части – стихи и действительность.
«Несколько моих жизней»
У Варлама Тихоновича есть такие стихи: «Сотый раз иду на почту за твоим письмом. Мне теперь не спится ночью, не живется днем». Стихотворение это не имеет посвящения, под ним нет даты (однако я вполне допускаю мысль, что посвящены они тому же адресату, что и публикуемые ниже письма). Но от кого бы он их ни ждал, важна тут сама роль письма в его жизни, как и жизни тысяч других, на десятилетия отрезанных от нормального мира. Пожалуй, лагеря и ссылки дали нашей культуре последнюю вспышку русского эпистолярного гения. Письма оттуда – не только обмен сигналами, не только заявка, что «до сих пор еще живой», но прежде всего потребность докричаться до своих, покончить со звериным одиночеством.
Весной 1956 года Шаламов живет и работает агентом по снабжению на торфопредприятии в поселке «Туркмен» Тверской области. Это уже не подземный мир Колымы, но еще и не настоящая земля, не приисковый барак, но и не Москва.
Это – временная передышка, остановка, канун возвращения в жизнь. Это своего рода Болдинская осень, когда накопленный опыт не удержать, он жаждет стремительной переплавки в слово. И тут, при свете тусклой барачной лампочки, в тех же самодельных тетрадках, в которых он пишет и свои письма, творит он свою Колымскую эпопею: рождаются шедевры, страдание кристаллизуется в куски прозы самой высокой пробы – «Сентенция», «Артист лопаты», «Прокуратор Иудеи», «Дождь»... Даже теперь, в конце века, они потрясают не только ужасами описываемого, но прежде всего – тем, как это сделано, мастерством. Одновременно происходит и заживление колымских ран, восстановление душевной ткани, попытки первых шагов «туземца планеты на новой планиде»...
