Из Ливадии кортеж выехал утром, и целый день был потрачен на дорогу до вокзала Симферополя, где старшему камер-фурьеру предстояло, проявляя чудеса поворотливости, исполнить свои обязанности – все содержимое грузовых экипажей перекочевало в багажные вагоны с обязательной отметкой в ведомости.
– Михаил! Говоров! Ты где, Говоров? – старик в синей ливрее, несмотря на свои годы, обладал голосом командным, да таким, что любой боевой офицер позавидует.
В нижней части его списка, напротив записи «… винограда белых сортов три короба…» метка о погрузке отсутствовала.
– Где ты, разгильдяй? – заглянув через открытую дверь внутрь багажного вагона, Фарафонтов всеми своими ритмами сердца отчетливо ощутил, что находился на грани нервного срыва.
– Здесь я, Матвей Маркович! – раздался голос из глубины вагона, куда не распространялся тусклый свет газовых фонарей перрона.
– А виноград? Где виноград? – озабоченность старшего камер-фурьера могла быть сравнима разве что, с тревогой генерала, потерявшего в тылу обоз с провиантом и боезапасом для действующих частей.
– Так здесь, в аккурат рядом с персиками и грушами, господин старший камер-фурьер! – в подчинении Фарафонтова иначе, как на армейский манер, не докладывали, за тот порядок и держали старика на службе при дворе уже которое десятилетие.
– Экий же ты глупец, Говоров! Гофмейстер велел отдельно получить на вокзале три коробки других сортов! Привезли коробки?[3]
Появившись в проеме вагонной двери, слегка побледневший Говоров сообразил, о чём шла речь – мундкохи истребовали для собственного приготовления изюма три специальных сорта белого винограда, который доселе к столу не подавали. И виноград этот должен был прибыть к отправлению свитского поезда, к половине двенадцатого ночи.[4]
– Никак нет, я не принимал… – прежняя прохлада в голосе Говорова улетучивалась по мере того, как свирепел старший камер-фурьер.
Вокзальный колокол пробил два раза, что означало – до отправления свитского поезда осталось несколько минут.
На свой вопросительный взгляд Говоров, красноречиво выглянувший из багажного вагона, ответа не получил, лишь жестом Фарафонтов скомандовал отбыть своему подчиненному в вагон.
За спиной старика с грохотом закрылась дверь, а тот, словно ищейка, продолжал ходить взад-вперед по перрону, всё еще надеясь завидеть татар в фесках на голове и с коробками в руках.
Следующий колокол заставил Матвея Марковича распрощаться с надеждами на благополучный исход дела и дальнейшую карьеру старшего камер-фурьера. Один из двух паровозов, прицепленных к составу из четырнадцати вагонов, дал свисток, и свитский поезд медленно тронулся, набирая ход. Фарафонтов, стоя на подножке, все еще с надеждой разглядывал уходящий вправо перрон, на котором с одинаковым интервалом были выставлены в оцепление жандармы. Следующим будет отправляться поезд Его Величества и оцепление не снимут до тех пор, пока дым от его паровозов не исчезнет из вида.
