– Ну! – воскликнул, не понимая, чем это кончится, Додичка.
– По всему этому я ее по Божественному закону от себя отпускаю… И как она вас столь преданною любовью любит, то берите ее и женитесь на ней!
– Ты с ума сошел! – оправился Додичка. – Как я могу на ней жениться?
– Почему же нет?.. Разве вам унизительно?.. Напрасно-с. я бы ей даже не советовал выходить за вас, потому что я знаю, какой вы человек, и ей счастья с вами не будет, но и она сама это знает и все-таки вас в сердце имеет, так тут делать нечего… Ей бы надо в монастырь идти, а ее еще в пропасть тянет, так пусть же это будет хоть без греха и срама; а потому… женитесь!
– Но ты постой, Павлин, – залепетал, оправдываясь, Додичка, – я ведь совсем не то… не потому… а что ты жив еще…
– Да-с, я жив; я жив еще, и Бог знает, сколько еще промаячу, но я рук на себя и для нее даже не наложу. Вчера я об этом думал, но…
При этих словах Люба взвизгнула и бросилась в темный угол со сжатыми у лица руками.
– Гм, видите! – молвил, болезненно улыбнувшись, Павлин, – она меня не любит, и ей за меня тяжко, а вам за нее словно бы нет, а между тем она вас все-таки любит… Люби она меня сотую долю так, как она вас любит, я бы даже ссылку с нею за рай почитал… Ну да что толковать!.. Все равно: извольте ее теперь взять, и поезжайте… и… женитесь на ней… я за этим буду наблюдать, и если вы не сделаете, как я говорю, то… – он пригнулся к уху Доди и добавил: – не понуждайте меня ко греху: я теперь говорю вам смирно, как христианин, а то я вас убью; непременно-с убью, и сразу убью, где бы вы ни были, я вас найду и убью, за нее… за жену… за беззащитную… Везде… во храме Господнем убью.
Павлин, должно быть, говорил это очень решительно или кузен мой был уже слишком большой трус, но только у него вдруг отпала всякая охота отказываться от женитьбы на Любе, и он изъявил на это свое полное согласие. Впрочем, возможно, что он дал это согласие, имея в уме твердое намерение никогда его не исполнить, тем более что имел основание рассчитывать на возможность скрыться от Павлина. В этих соображениях он только указал старику на то обстоятельство, что немедленное бракосочетание его с Любою невозможно, потому что жену живого мужа с другим не перевенчают, но Павлин отвечал:
– Ну, уж об этом вы не беспокойтесь, это мое дело: я к тому времени умру, а вас перевенчают.
– Ты умрешь?
– Да; я умру.
«Умрет, а между тем хочет убивать меня, – думал Додя. – Бедный старик, как они, эти простые люди, иногда любят!.. Мне его даже жалко: он помешался».
