Офицер появился на пороге, бледный как полотно, с блестящей от пота верхней губой. Он решительно захлопнул за собой дверь, будто здесь больше нечего было обсуждать.
– Он мертв, – сообщил полицейский. – Выстрелил себе в голову.
Несмотря на сухость тона, горло его ходило ходуном, точно офицер боролся со рвотными позывами. Натягивая фирменную черную фуражку, он впервые избегал смотреть Еве в глаза. Она тут же оттолкнула его с дороги и ворвалась внутрь, в по-мужски аскетичную комнату, полную запахов сапожной ваксы, кофе и крема для бритья. Но теперь к ним прибавился еще один запах. Крови. Крови и чего-то едкого, в чем Ева позже научилась узнавать порох.
– Ева! – Отец схватил ее за локоть и утянул обратно. Но не раньше, чем она увидела багровую лужу, которая, словно живое существо, расползалась по мозаичному полу из-под гардероба.
Оставленный в одиночестве, Феликс Адлер зашел в шкаф, закрыл дверцу и спокойно покончил с собой.
* * *
С общепринятой точки зрения их семья вряд ли могла считаться традиционной: Анджело сомневался, что во многих еврейских семействах можно встретить католического священника и его дедушку с бабушкой, также католиков, но других родственников у Феликса Адлера не было. Родителей у него не осталось, только Сантино и Фабия. Братьев и сестер тоже – лишь Камилло, муж покойной сестры. Он ни разу не женился и так и не обзавелся детьми, хотя всегда обращался с Евой и Анджело словно с родными. Поэтому именно Камилло, Ева, Сантино, Фабия и Анджело собрались в синагоге перед службой, чтобы исполнить обязанности авелимов – официальных скорбящих.
Анджело примчался из своего маленького прихода, как только узнал новости, и Ева бросилась ему в объятия. Сгустившееся между ними напряжение было временно забыто перед лицом более важных обстоятельств. Они не общались с самого рукоположения. Ни писем, ни телеграмм, ни Дружеских визитов. Семь месяцев назад Анджело посвятили в духовный сан, и с тех пор дома его не видели ни разу.
Теперь они стояли бок о бок, взявшись за руки, пока ребе Кассуто в меру своих сил пытался дать объяснение неизъяснимому. Ева безмолвствовала. Она не отходила от Анджело с самого приезда, но, хотя все это время цеплялась за него, явственно давая понять, как в нем нуждается, упорно хранила молчание и даже плакала почти бесшумно, словно Феликс забрал с собой и весь звук. Маэстро ушел, и музыка ушла следом.
Камилло хотел, чтобы она сыграла на службе, но Ева лишь покачала головой, и он, видимо, понял.
