Мы выехали из-под длинной тени стен, и я как следует осмотрелся. Чем больше я видел, тем меньше мне верилось, что тётушка Энейд последние три года держала дело под наблюдением. Эллинбург никогда не отличался красотой, что правда, то правда. Столицей он не был, и великолепных зданий было в нём немного. Не было здесь ни дворцов, ни большой библиотеки, ни театра, ни академии чародеев, ничего из того, что якобы видел сэр Эланд в Даннсбурге. Если он там вообще был. В то же время, до войны Эллинбург процветал. Был здесь блистающий роскошью Великий храм всех богов на вершине холма, венчающего Торговый ряд, и он, по крайней мере, никуда не делся, а вот половина лавок была заколочена, многие окна разбиты, а улицы – усыпаны грудами гниющего мусора. На этих улицах полным-полно было побирушек, намного больше, чем следует, – они выставляли напоказ обрубки недостающих конечностей или перевязанные глаза перед равнодушными прохожими. И слишком многие из этих калек походили на ветеранов войны, отчего становилось не по себе.
Мы свернули с главной улицы и направились вниз, к Вонищу – беспорядочному скоплению трущоб вблизи от реки и сыромятен. Это и был наш околоток, это был дом, и нарекли его как нельзя более метко. Облако гнилостной вони, в которое мы въехали, было словно живым существом, назойливым и гнусным.
И всё же там, внизу, тоже когда-то теплилась жизнь. Узкие проулки между тесно жмущимися друг к другу хижинами когда-то жили: драили ступени крыльца женщины, гонялись друг за другом и с визгом плескались в канавах чумазые ребятишки. Теперь же ни души было не видать, а если кто нам и попадался, то чуть не замертво падал от голода. На улицах пахло горем и отчаянием. Казалось, на каждой четвёртой из дверей дешёвой и выцветшей белой краской вывел кто-то чумную отметину.
– Ради Госпожи, Томас, – произнёс рядом со мной Йохан. – Что случилось, чёрт побери?
Я зажмурился и тут же представил улицы Абингона, объятые пламенем, больных и некормленых людей, которых оторвали от родного дома и поставили под копьё. Вспомнились мне кучи трупов, которые лопатами сгребали в братские могилы солдаты с перевязанными ртами и глазами, ослепшими от увиденного ужаса.
– Они и её с собой привезли, – это я сказал про ветеранов, побирающихся у городских ворот. – За ними, ранеными и увечными, до дома проследовала и чума, покуда Госпожа наша обратила свой лик на юг.
Йохан глянул на меня так, словно подумал, что я свихнулся. Может, и подумал, но в таком случае дурак дурака видел издалека.
