Савинков смотрит в снег, курит папиросу, она раскуривается огоньком в синих сумерках.
— Если б ты знал только какая Танюшка чудная. Очень похожа на тебя. Какая это радость. Я теперь, знаешь, на нерожавших женщин смотрю с жалостью. Они все кажутся мне несчастными и даже те, которые работают с вами, такие как Фигнер, Перовская.
— Это другие женщины. — Савинков отбросил папиросу в сугроб.
— Может быть. Когда мне в больнице принесли кормить девочку, я думала, что сердце не выдержит…
Савинков смотрел в тающую даль улицы.
— Как называется эта улица? Здесь смешные названия.
— Трехсвятительская.
В окнах Трехсвятительской играли абажурами керосиновые лампы.
— Как тут тихо.
— Нина, у меня есть дело.
Нине хорошо. Даже не вслушиваясь, смотря на проходившую в окне с лампой женскую фигуру, сказала:
— Да?
— На днях ко мне приедут от эс-эров. Я решил бежать.
Они выходили на площадь. Из собора от вечерни густой толпой шли люди. Было видно в двери, как тушили большую люстру. Нина хотела бы умолять, просить, уговаривать.
— Что же… это бесповоротно?
— Я жду каждый день. Побег зависит от этого приезда и от погоды.
Дом костела, где жил Савинков, был темен. У калитки Нина сказала:
— Стало быть опять… одна…
Анисья в сенях вздувала лампу.
9.
Когда утром постучали в дверь, Нина вздрогнула. На пороге стояла плотная, старая, незнакомая, плохо одетая женщина. У нее было красное, обветренное лицо с грубоватыми чертами.
— Спасибо, голубушка — говорила женщина Анисье, кивая ей головой, пока Анисья не ушла.
— Борис Викторович Савинков? — сказала она.
— Да.
— В Баргузине морозы в 40 градусов — проговорила старуха.
— Что такое? — думала Нина.
— Бывали говорят и сильнее — улыбнулся Савинков.
— Ну вот мы и знакомы! Катерина Брешков-ская — трясла она руку Савинкова. — Слыхали верно? а?
— Боже мой, ну как же, Катерина Константиновна? Вот не думал.
Брешковская приложила палец к губам.
— Ушей-то за стенами нет?
— Ни-ни, все спокойно, мы во флигеле. Моя жена — сказал Савинков.
— Очень, очень приятно, тоже наша? ну конечно, конечно — говорила бабушка.
— Прежде всего, Катерина Константиновна, вы конечно с нами откушаете.
— От трапезы не отказываюсь, путь высок и далек — смеялась бабушка, закуривая.
Нина вышла на кухню. Идя, поняла, что эта высокая, стриженая старуха увезет ее счастье. «Зачем? Для чего?» Нине хотелось рыдать.
— Анисья, голубушка, — сказала она, — дайте еще тарелку и нож с вилкой.
Входя в комнату услыхала:
— Каляев вам передал? Янек? Ну, как он, бодр?
