Он с силой ткнул в меня пальцем, сказав «Блу».
– Это же иносказание, – пробубнила я, потирая то место, куда он попал своим длинным пальцем. – Мой отец, то есть Джимми, всегда говорил, что я – маленький черный дрозд, оказавшийся вдали от дома.
– Одиннадцать. Не так и сложно, верно?
– А вы симпатичный, когда злитесь. – Я хотела поддеть его, но прозвучало кокетливо, как у какой-нибудь Блестяшки-Крисси. Я почувствовала себя глупо и кинула на него взгляд. К счастью, он просто закатил глаза. Забавно, что можно понять, когда кто-то закатил глаза, даже если вокруг темно и ничего не видно.
Уилсон порылся в карманах, ощупывая каждый. Потом подергал двери машины. Я могла бы ему сообщить, что все они заперты, но благоразумно промолчала. А вот и двенадцатый факт: я могу вести себя благоразумно.
– Вот же задница! – Он прижался к окну машины, руками создавая козырек для лучшего обзора. – Блин!
– Ничего себе выражения, мистер Уилсон. – Я строго поцокала языком, стараясь не рассмеяться. – Разве это не очень грубые выражения?
– Чего? Нет! «Мерзавец», «идиотский» и «блин» вполне приличные… как «черт».
– А «задница»? Это уж точно ругательство. – Вообще-то, не было похоже, но я откровенно наслаждалась собой. – А скоро вы начнете говорить «ну и бредятина»! Вот директор Бекстэд обрадуется!
– Ключи остались внутри, – простонал Уилсон, не обращая на меня внимания. Потом выпрямился и смерил меня мрачным взглядом. – Придется идти пешком, Блу, если ты, конечно, случайно, не умеешь… взламывать двери?
– Чего тут уметь. Для этого просто нужны инструменты, а с собой у меня их нет, – ровно заметила я. – Хотя мы можем разбить окно вашей большой скрипкой.
– Опять умничаешь. – Уилсон повернулся и пошел в сторону дороги.
– До моего дома чуть больше шести километров в ту сторону, – сообщила я, хромая за ним.
– Чудесно. А мне до дома почти десять, так что хотя бы оставшуюся часть пути не придется слушать твои насмешки, – проворчал Уилсон.
Я рассмеялась. Он и правда злился.
Несколько минут мы шли молча, только каблуки своим перестуком нарушали тишину.
– Ты ни в жизнь не пройдешь шесть километров в этой обуви, – пессимистично заметил Уилсон.
– Пройду, потому что должна, – спокойно возразила я.
– А ты – крепкий орешек, да?
– Вы разве сомневались?
– Ни разу. Хотя эти слезы привели меня в недоумении. Что это было?
– Искупление. – В темноте легко говорить правду. Уилсон остановился. А я – нет.
– Вы ни в жизнь не пройдете десять километров с этой скрипкой на спине, – повторила его слова я, аккуратно меняя тему.
