Запамятовав про наказ наставника, один из ходоков, по имени Тихон, впервые попавший на торжище, неосмотрительно пробурчал в бороду в адрес священника, склонявшего эвенков принять христианскую веру:
— Кукишем молится, а Божьего Помазанника поминает!
Эти слова, сказанные мимоходом, вполголоса, казалось, никто не мог услышать, а получилось, что не только услышали, но и мстительно донесли. Казаки тут же взяли голубчиков под стражу и отвели в крепость.
— Сколь можно с этими упрямцами возиться. Неча им потачки давать. Давно надоть кончать, чтоб честным людям глаза не мозолили.
— Оне все одно выживут. Така порода.
— А мне, братцы, все едино: хоть христь, хоть нехристь. Лишь бы человек уважительный был, по правде жить старался.
— Ты, паря, язык-то попридержи, еще припишут нам крамолу. Мало ли что у нас в голове. Служим-то государю, — одернул говорившего служивый в годах.
Сколь ни пытались казаки на допросе выведать у старообрядцев, откуда они явились и много ли их, те молчали, как истуканы. Один Тихон сквозь зубы процедил: «Не в силе правда».
— Бросьте, мужики, упрямничать. Покайтесь, и прощение вам будет. Чего в тайниках маетесь? Себя и детей без общества изводите?! — принялся ласково увещевать многоопытный старшина.
— Соль горькая, а люди не могут без нее. Может, и тяжела наша ноша, но с ней умрем, а не поступимся, ибо наша вера непорочна, со Христа не правлена. Мы с ней родились, с ней и на суд Господний взойдем, — гордо глядя на казака, сказал, как отрезал, Тихон.
Изъяв по описи золото и мягкую рухлядь в казну, ослушников, до приезда казачьего атамана, заперли в холодной темной клети.
Бесстрашные, кряжистые бородачи в ней сразу как-то оробели.
— Ох и погано тут, — вздохнул после долгого молчания Мирон.
— Что в скиту скажем? Товару-то теперича взять не на что. Одно слово — ротозеи! — горевал Тихон.
— Не о том печалишься. Прежде удумать надо, как отсель выбраться.
— А может, покаяться: якобы отрекаемся от веры нашей, а как отпустят — так и чесать домой? — предложил Филимон.
— Типун тебе на язык. Укрепи дух молитвой! Вера не штаны — ее не меняют по износу. Не можно так даже мыслить, великий то грех перед Богом! — возмутился Тихон.
На следующий вечер казаки бражничали по случаю именин старшины. В клеть через дверную щель потянуло сивушным смрадом.
— Неужто такую гадость пить можно? Даже от запаха тошнит.
— Одно слово — поганцы!
Гуляли казаки долго, но к середине ночи, вконец одурманенные, все же уснули. Оставленным без надзора арестантам удалось, накинув кожаный поясок на дверную чеку, сдвинуть ее и бежать.
