К чаю подали консервированные персики с заварным кремом, обсыпанным сахарными бусинами. Мистер Лонглейди несколько раз назвал это блюдо «трайфлом», но это был никакой не трайфл, а Миранда посоветовала нам не увлекаться угощением, иначе нас вырвет. И никаких следов выпечки, которую миссис Лонглейди нам вчера наобещала.
Я смотрела на сестер Лонглейди, сидящих напротив. И совсем они не одинаковые, по мне, так они лишь немного похожи, как самые обычные сестры, а то и кузины.
У Миранды губы были тонкими, можно даже сказать, что и нет их вовсе, так что все зубы наружу, сразу ясно, хорошо она их почистила или так себе. У Мелоди же губы были пухлые и никаких выставленных на обозрение зубов. Кроме того, Миранда выше Мелоди и уши у нее топорщатся под волосами.
Мне всегда было жалко Мелоди, потому что про нее говорили, будто она копия безгубой Миранды. Удивительно, что она не попросила родителей перестать повторять, что они одинаковые. С другой стороны, было очевидно, что Миранде нравится, что ее считают копией Мелоди, очень даже милой. Миранда повторяла: «Нас никто не может различить». И я видела, что Мелоди этим сыта по горло.
Не успели мы допить чай, как мистер Лонглейди, которому надоели выкрутасы Миранды, убрал все со стола. Мы несколько минут еще сидели, пока Миранда что-то вещала, и тут до нас донеслись звуки музыки. Это была нежная медленная мелодия, сыгранная на скрипке под настойчивый аккомпанемент фортепиано. Мы замерли, прислушиваясь. А потом, к нашему изумлению, Миранда разрыдалась, то были размеренные всхлипы, без слез и шмыгания носом. Моя сестра и Крошка Джек поняли, что она притворяется, и холодно взирали на нее. Но на Мелоди представление сестры произвело сильнейшее впечатление, и она тоже расплакалась, но по-настоящему, даже слегка задыхаясь.
– Что случилось? – всхлипывая, спросила Мелоди.
Миранда ничего не ответила.
– Это из-за музыки? – спросила Мелоди.
Но Миранда рыдала не из-за музыки. Причиной оказался Буфо, мой лягушонок, хотя еще и двадцати минут не прошло с тех пор, как она над ним потешалась. Сейчас она нежно баюкала его.
– Он так похож на лягушонка, которого дедушка подарил мне на день рождения, когда мне было шесть лет, – наконец выдавила она, – как раз перед смертью… и он потерялся.
Она громко всхлипнула.
Мне захотелось выхватить у нее Буфо, но меня сочли бы бессердечной.
На самом деле Буфо принадлежал нашей маме. Когда мама была совсем крошкой, ее отец привез лягушонка из далеких краев после окончания войны (возможно, вместе с индийскими шкатулками, которые мы погубили в главе, где рассказывалось про стирку). Для ее старших братьев он привез всякие интересности навроде пуль и звериных клыков, а еще разрисованные игральные карты и стеклянные шарики необычных расцветок. Но маме он привез настоящее произведение искусства – лягушонка из полированного дерева с точеными, мастерски вырезанными лапками, сгибающимися в суставах, и выпученными движущимися глазами. Мама хотела назвать его Лягушонком, но отец уже дал ему имя Буфо, и хотя он ничего не имел против того, чтобы дать новое имя, мама согласилась звать его так.
