Мок чувствовал, что наступает долгожданный момент осенения, что вот — как однажды Декарт — переживет свою философскую ночь и философское утро, когда после глухой, удушающей тьмы внезапно все становится ярким блеском очевидности. «В мировоззрении Фёллингера эти три элемента — человек, место и время — не случайны, они необходимы, — быстро записывал он в блокноте. — Или мое происшествие, дело Гельфрерта-Хоннефельдера, может иметь только один необходимый элемент: время? Жертвы не имеют между собой ничего общего: член партии Гитлера с коммунистом, тонкий музыкант со слесарем, любитель истории с неучем! Это все, что я знаю от своих людей и от Мюльхауза. Таким образом человек, жертва преступления — на этой стадии следствия — что-то неважное. Если допустить, что убийца нас не обманывает, то мы точно знаем, что важна дата, потому что на нее сам убийца обратил наше внимание».
Рука в грязном нарукавнике поставила перед Моком заказанную кружку пива. Мок перевернул листок блокнота и сразу же заполнил его двумя словами: «А место? А место? А место? А место? А место?»
— Не может быть случайным, — сказал Мок бармену, терзающегося из-за Вельтшмертц. — Черт побери, места убийств не могут быть случайными.
Вроцлав, вторник, 29 ноября, восемь вечера
Ресторан Гражека на Грюбшенерштрассе ничем не напоминал закусочную Питера. Это было солидное и приличное место, обычно заполненное наработавшимися горожанами и наработавшимися проститутками. В этот относительно ранний час дочери Коринфа были не уставшими, а свежими, надушенными, полными надежд и лучших планов на будущее. Двух из них постигло тяжкое разочарование со стороны Мока и Смолора, которые — презрев их прелести — объединились за подоконным столиком, украшенным двумя банальными бокалами коньяка. Одна из отвергнутых проституток села недалеко от них и пыталась вслушаться в разговор мужчин.
Мок слушал, Смолор говорил:
— С девяти до двух ваша жена была у Элизабет Пфлюгер. Они играли. Был у них сторож дома, некий Гурвич. Есть у нас бумаги. Он торгует снегом. Однажды я его арестовал. Он был пьян. Не знаю, не узнал ли меня. По его словам, та Пфлюгер — это прекрасная Сюзанна. Ее посещают не мужчины, а иногда мать. С трех до восьми госпожа были дома. Играла. Так прошел день.
— Не думаю, что у тебя было время узнать о бароне фон Хагенштале.
— У меня нет. Но у моего кузена Вилли да. (Мок поздравил себя в мыслях некогда рекомендовать безработного шахтера Вильгельма Смоляра на полицейского в Старом городе.) Барон Филипп фон Хагеншталь богат, Смолор заглянул в свой блокнот. — У него дворец на Борке, на Эйхеналлее, вилла в Карловицах, на Ан-дер-Клостермауэр, поместье под Стрзелином и конюшня скаковых лошадей, которые часто выигрывают на Партиницах. Организатор благотворительных балов. Холостяк. Доктор философии. Почти безупречная репутация. Портит ему ее бывший цирковой атлет, Мориц Стржельчик. Два года назад его депортировали в Польшу. Вернулся. Вот это сволочь. Подозреваемый в убийстве. Он всегда рядом с фон Хагеншталем. У нас есть показания одной шлюхи. Ее избил Стржельчик. Сломал пальцы. На следующий день жалобу забрали.
