— Да, но он меня унижает каждый день. — Софи смотрела на беднягу, который тащил к городскому каменному складу на Мензельштрассе двухдышловую коляску. — Мне ему мстить каждый день? Тогда месть станет рутиной.
— Значит тогда надо мстить все сильнее, все больнее.
— Но он может мне даже ответить. Вчера он стал очень подозрительным, когда я случайно вспомнила что-то о настое из мяты.
— Если он отберет у тебя возможность отомстить, — сказала серьезно Элизабет, легонько постучав зонтиком по раме фиакра. Экипаж остановился перед домом Элизабет, — то ты останешься одна со своим унижением. Совершенно одна.
Софи расплакалась. Элизабет помогла подруге выйти из коляски и обняла ее за талию. Войдя в ворота, они натолкнулись на дружелюбным и полный заботы взгляд сторожа Ханса Гурвича.
Через пять минут тем же взглядом смотритель одарил крепкого рыжеволосого мужчину, который с помощью десятимарковой банкноты попытался получить от него информацию о госпоже Элизабет Пфлюгер и компании, в которой она вращалась.
Вроцлав, вторник, 29 ноября, два часа дня
В «Епископском подвальчике» на Бишофштрассе царило оживленное движение. Первый зал заполняли пузатые владельцы складов, которые с аппетитом поглощали огромные клецки, сдобренные твердыми, жареными шкварками. Прежде чем сидящий неподалеку Мок успел подумать, что эти клецки были главным блюдом или только закуской, вежливый официант Макс, стуча каблуками, пригладил напомаженные усы и смахнул сильно накрахмаленным белым платком невидимые остатки после беседы других торговцев, которые только что — закусив пухлый пирог твердыми шкварками — подвергли тяжелому испытанию свою пищеварительную систему. Мок решил также рискнуть и — с явного одобрения Макса — заказал такие клецки к жаркому из свинины и белокочанной капусты для полноты. Официант без вопросов поставил перед криминальным советником кружку свидницкого пива, стопку чистой водки и куриный холодец, украшенный венчиком грибов в уксусе. Мок подцепил на вилку трясущийся желатиновый кубик и разгрыз хрустящую корочку булки. Мягкое мясо курицы было приправлено небольшим количеством уксуса, стекающего из шляпки боровика. Затем он наклонил кружку и с истинным удовольствием смыл стойкое послевкусие никотина. Верный максиме primum edere deinde philosophari[3] не думал ни о Софи, ни о расследовании и принялся за политые соусом клецки и толстые ломтики жаркого.
Через некоторое время Мок сидел, куря папиросу, с пустой рюмкой и с мокрой кружкой, по стенкам которой стекала пена. Он дотянулся до подставки с салфетками. Вытер рот, из внутреннего кармана пиджака достал блокнот и начал заполнять его нервным косым письмом.
