Крушицкий и выпрыгнул первым — на березовые ветви, на осоку — упал, вскочил, не обращая внимания на перемазанные глиной куртку и галифе. Затем этот тощий, безжалостный опричник сверил озерцо с картой.
— Кэрбиш, — определил название. — Если так, то отсюда до места километров восемь, не больше. Начинаем движение…
— Погодите, товарищ майор. Дайте хоть передохнуть чуток, — взмолился прыгнувший следом Чиваркин, удивляясь присутствию в тщедушном теле майора непонятно откуда берущейся силы: прямо как черти его все время куда-то тащили!
— Пять минут, — отрезал Крушицкий.
— Подготовиться надо, — не уступал Вася.
— Две луковицы. Две банки тушенки. Хлеб. Вот и вся подготовка.
Богдановна слезла сама, не обращая внимания на протянутую руку летчика. И смачно сплюнула, обходя застрявшую в ветвях, накренившуюся амфибию. Смотрелась «Марь Ивановна» печально — что, впрочем, было не удивительно. Правда, винт не погнулся. Машина настолько удачно прокатилась по мокрому березняку, что крылья тоже не пострадали. Однако фюзеляж биплана был нещадно измят, стенки кабины вдавлены, стекла разбиты. Поплавки представляли из себя еще более жалкое зрелище: вот почему во время первого, на глазок, осмотра техник не скупилась на выражения.
Затем совершившая ознакомительный круг, не менее упрямая, чем майор, женщина наотрез отказалась покидать самолет.
— Вытаскивать твою рухлядь я не намерен, — жестко сказал Крушицкий.
— Я от «Машки» никуда не уйду.
Кое-как амазонка вскарабкалась на крыло и принялась отвязывать притороченные ящики, не обращая на мужиков никакого внимания.
— Тогда жди помощи, — зло крикнул ей особист в спину. — Жратвы оставим. Вот ракетница. Спички. От зверья, в случае чего, отобьешься…
Богдановна даже не оглянулась.
— Время, — захрипел Крушицкий, поворачиваясь к Чиваркину: горение нездоровых глаз особиста легкой прогулки не обещало. — Давай, капитан, пошевеливайся…
Схватив свои вещмешки, в которых, кроме нехитрых харчей, поместились топор (лезвие его было замотано в тряпку), бинокли, ножи, пузырьки с йодом, бинты и выданные на базе лекарства, с компасом и с намокшей, разъезжающейся в руках майора картой потопали они, нещадно поливаемые дождем, в самую настоящую тайгу, в бурелом, то и дело стирая с лица пот и воду — один в кирзачах, другой в разваливающихся отечественных ботинках. Крушицкий хорошо держал направление — вот почему, продравшись сквозь цепляющийся за одежду, словно колючая проволока, ельник, они выбрались напрямик к отмеченному в карте каменному склону, более напоминавшему стену, и полезли на него без всякой на то подготовки, словно два суворовских егеря, матерясь, цепляясь за выступы, соскальзывая, даже не засматриваясь вниз. Они карабкались и карабкались: один — надеясь найти товарища, другой — парашютную сумку, дороже которой не было сейчас ничего на свете.
