в живых, — ветеран ткнул пальцем вверх, — так вот, хочешь остаться в живых, первым делом спрячь свою дурацкую улыбку…» — «Небо», — добавил дядька, и Вася хорошо запомнил эту его озабоченность. Вспоминал он о хмуром наставнике и в злосчастный день августа 39-го года, когда над тундрой отказали моторы АНТ-4 и Чиваркин непонятно как дотянул до морского припайного льда. И зимой 42-го над все тем же Уэлькалем, в перегруженном отечественном транспортнике, в крыло которого чуть было не врезалась «аэрокобра» (интуиция летчика «Ли-2» за секунду увела самолет от ее смертоносного пропеллера), вспоминал он об усаче («Небо!» — поднял тот палец). Да, небо! Почему же тогда человека все время тянет в небо?! Почему он стремится поднимать в него раз за разом свои неповоротливые громадины; почему в поту и мыле ведет их из пункта «А» в пункт «Б», заставляя себя привыкать к высоте, к вибрации, к качающемуся горизонту, к ветру, к воздушным ямам, и упорно сует свой нос туда, где ему запрещено быть самой его природой? Ответ, конечно же, ясен: заставляет его болтаться в верхних слоях атмосферы все то же присущее всему роду адамовому упрямство, девиз которого: «
мне не дано, но я буду» — ничем другим подобную тягу не объяснить. Вот о чем думал Чиваркин, управляя «рычагами и тросами», прислушиваясь к движку, чувствуя над собой вращающийся винт и в который раз удивляясь тому простому и непреложному факту, что ведомая им «этажерка» висит сейчас в воздухе и не собирается падать, будучи во много раз этого самого воздуха тяжелее.
Впрочем, рассуждения капитана переместились вскоре в иную плоскость. Взлетел полутораплан удачно, но Аляска — место нешуточное: горы, холмы и хребты дышали здесь ужасающей бесконечностью. Взглянув на подобную картину с высоты полутора тысяч метров и вспомнив о друге, Чиваркин в очередной раз впал в отчаяние. Судя по лесу под крыльями неторопливо стрекочущей «Марь Ивановны», тайга в этих местах была не менее густой, чем сибирская: с белой елью, с сосной по склонам, с зарослями ивы, ольхи и тополя, с высоким седым вереском, в котором не раз и не два замечал Чиваркин медвежьи спины. Попадались внизу и олени карибу, и огромные северные лоси, а стая волков (особей пятнадцать, не меньше), хорошо заметная на одном из горных отрогов, вообще вызвала даже у видавшего виды и в Сибири, и на том же Севере летчика невольный трепет перед открывавшейся ему природной дикостью. Что там отроги! Одних только озер по маршруту блестело тысяч десять, не меньше! Неудивительно: мысль о том, что Демьянов может безвестно кануть посреди всего этого кошмара, вновь вогнала Чиваркина в дрожь — он не мог не вспомнить о Боге, заодно умоляя «Марью», чтобы та не подкачала.
