Отвыкшая лаять,
трусливо поджавшая хвост,
от теней прохожих
шарахнулась сука под мост.
Средь каменных трещин,
где в логове тихо сопят
детенышей двое —
уже не щенков, но волчат,
она проскользнула
и на бок,
подставив соски,
легла и застыла
от вдруг подкатившей тоски.
И молча лизала
детенышам сонным бока:
язык для собаки,
что матери нежной рука.
Потом задремала,
глаза прикрывая с трудом,
и снова приснилась ей сказка
собачья
про дом,
где было уютно
и не было разных угроз,
никто не пытался
повесить жестянку на хвост,
никто не пинался,
никто не хотел пристрелить,
со спичкой не лезли
ей рыжую шкуру палить.
Сторожкие уши
собака держала с трудом.
Мы — люди!
Мы любим похвастать
любовью к живому.
Но если бы нас, как ее,
объявить вне закона,
чтоб наших детей
да в помойные ведра с водой,
не дав им прозреть,
большелобой совать головой?
А если бы нас, как ее, —
из ружья да картечью,
чтоб мы не слонялись
по улицам шумным беспечно?
А если бы нас, как ее, вдруг
затравленных топотом,
ловили бы днем
для убийства
и докторских опытов?
Мы с псами и сами
Живем
Пиночетами Чили:
Сперва приучали,
потом навсегда проучили!
Они в нас поверили,
души свои нам отдали.
Мы были в доверии.
Были. Пока не предали,
на улицы выгнав,
взвалив на собачьи их плечи
груз нами придуманной
страшной,
смертельной
картечи.
Мы продали дружбу,
нельзя же инстинктом измерить,
считая лишь службой
собак вековое доверие.
