Он обнял ее за плечи, его тонкие твердые пальцы легкими касаниями прошлись от линии коротко подстриженных на затылке пышных волос вниз по шее, обогнули ее основание, задержались в выемке птичьей ключицы, спустились ниже, нашли маленькую грудь. Юми откинула голову, их губы коснулись чуть-чуть, как встретившиеся в воздухе бабочки, а затем она встала, поцеловала Такоси в затылок, выскользнула из кольца его рук и прошла в ванную.
Прозрачная вода стекала по волнистым стенкам перламутровой ванны в форме морского гребешка, и Юми сидела на ее дне, обхватив колени руками, и подставляла струям душа скругленные плечи, и медлила, не возвращалась. В этой детской позе, во влажном тепле, в одиночестве оно казалось более реальным и защищенным, их счастье, такое внезапное, случайное, незаслуженное. Чудо, что они с Такоси встретились, пересеклись в одной точке на той научной конференции в Осаке, куда Юми и не собиралась ехать, она всегда ненавидела снимать официоз, и если бы не заболела Сатако… Чудо, что он заметил ее, блестящий молодой ученый обратил внимание на невидимую маленькую девушку с фотоаппаратом, такую, как все… Чудесно и неправдоподобно абсолютно все, что случилось с ними потом. Так вообще не бывает. И в любой момент может оказаться, что ничего и не было.
А если он захочет, если устанет ждать, то войдет сюда сам.
Но Такоси не входил. Юми выпрямила спину, поднялась на ноги посреди перламутрового гребешка, отражаясь в сбрызнутой каплями и чуть запотевшей зеркальной стене. Закрутила краны, вытерла почти насухо волосы и, обернув полотенце вокруг влажного тела, выскользнула в колкую и враждебную прохладу внешнего мира.
Такоси говорил по телефону.
Отправляясь сюда, они договорились о безумной вещи — не брать с собой мобильные: он сам предложил, Такоси, чей серебристый телефон обычно издавал трель каждые пять-семь минут. Договорились не звонить никому-никому. И лишь самые близкие люди — мама, брат — знали название и могли в крайнем случае найти номер гостиницы. Но сейчас Такоси держал возле уха лаковую черную трубку гостиничного аппарата, странно дополнявшую его силуэт на фоне совсем уже фиолетового неба, и молчал — только согласно кивал в такт чьим-то далеким словам.
Юми не стала подходить ближе. Присела на край круглой кровати и тихо ждала, когда он закончит и обернется.
Он закончил, и обернулся, и не должен был ничего говорить.
Мы уезжаем.
…Но они у нас были, эти несколько дней, — думала Юми, пока ее пальцы скользили по гладкому движущемуся поручню эскалатора в аэропорту, а Такоси стоял двумя ступеньками ниже, глядя на табло расписания рейсов, сосредоточенный, отчужденный, — вернее, нет, не так: они теперь у нас есть, все равно, навсегда. Просторное многоуровневое здание терминала сплошь облепляли, словно мушки-дрозофилы, копошащиеся люди, их было слишком много, казалось, будто они ползают и по стенам, и по потолку. Все равно мы — вдвоем. Еще на целых (она коротко взглянула на часы) одиннадцать с половиной минут до начала регистрации. А если случится какая-нибудь задержка, то даже и дольше.
