в одну часть речи. Мы выделяем слова типа
shizuka и
jūyō в отдельную категорию именных прилагательных (meishiseino adjective).
Еще один пример: с нашей точки зрения, время и модальность - две разные категории, поэтому мы не можем принять категорий японской грамматики katei и kakutei, первая из которых объединяет будущее время и предположительность в будущем и настоящем, а вторая - категорическое настоящее и прошедшее. Однако выделение этих категорий подчеркивает тот факт, что одна и та же глагольная форма (в старом языке beshi, например torubeshi, в современном u, например torō) может выражать и будущее время - в одном случае, и предположительность в настоящем времени - в другом случае, и что по отношению к фактам прошедшим широко употребляется (отнюдь не со стилистической окраской нашего praesens historicum) та форма глагола, которая в других случаях имеет значение настоящего времени. Само собой разумеется, что наблюдения, сделанные в японской грамматике относительно значений и употребления "служебных глаголов" beshi и u, остаются в силе для формы наклонения с суффиксом beshi или формы времени с суффиксом u.
Таким образом, для советского специалиста по японскому языку при исследовании вопросов японской грамматики и истории языка знание японской грамматической литературы является обязательным и необходимым. Без серьезного ее изучения такое исследование не может быть полноценным.
* * *
При переводе этой книги особую трудность представляла терминология. Надо, кстати, заметить, что в японской грамматике терминология отличается большой пестротой и неустойчивостью. Это объясняется тем, что с конца XIX в. наряду с терминами, возникшими в средневековье, стали во множестве появляться термины переводные, нередко создававшиеся повторно и потому дублировавшие друг друга. Например, для обозначения страдательного залога рядом со старым термином ukemi разными авторами употребляются новейшие - shosō, shodō, hidō, judō. Поставленные в необходимость еще с XVIII в. создавать термины, японские грамматисты охотно занимаются терминотворчеством и теперь, но далеко не все термины становятся общепризнанными (см., например, оригинальную терминологию Matsushita в табл. №7).
Основная трудность заключалась, конечно, в том, что содержание многих терминов связано со специфическими понятиями японской грамматики. Мы считали допустимым использовать русские грамматические термины лишь в тех случаях, когда не только японским и и русскими терминами обозначается одно и то же явление, но и истолкования этого явления в японской и русской грамматиках в основном совпадают. Таковы, например, переводы названий частей речи:
