Процесс продолжается: «И когда снова многократно мы стали у нее требовать этого, она сказала, что не скажет Pater noster и пр., если мы ее не выслушаем на исповеди. Тогда мы сказали, что охотно ей выделим одного или двух нотаблей, родным языком которых является французский язык и в присутствии которых она произнесет Pater noster >74 и пр. На это Жанна ответила, что не скажет им молитву, если они не будут ее выслушивать на исповеди. ... И снова, и многократно мы, вышеупомянутый епископ, убеждали и требовали от той же Жанны, чтобы она соизволила дать клятву в том, что будет говорить правду по вопросам, затрагивающим нашу веру. Эта же Жанна, преклонив колени, возложив обе руки на книгу, ... клятвой обязала себя говорить правду относительно того, что будут спрашивать у нее касательно вопроса веры и что она будет знать, не выставляя при этом ранее упомянутого условия, т.е. того, что никому не скажет и не откроет сделанные ей откровения» >75.
Надо заметить, что Жанна была в своем праве. Канонизация показала, что Святой Престол одобряет ее действия. Но ее упрямство на суде существенно навредило ей в глазах двора; там не могли понять, почему она противится простым, на первый взгляд, вопросам, если только она действительно не связана с теми силами, которым желательно скрывать свои действия от Церкви Божьей.
Именно в этих условиях суд перешел к вопросу о голосах и видениях. Жанна говорила о голосе, звучавшем из яркого света. Это как-то мало походило на прочие многочисленные рассказы о высоких черных мужчинах. Жанна сказала, что голоса пробудили ее, но отрицала телесные ощущения при этом. Ее спрашивали, есть ли у ее голосов лица и глаза? На это она ответила: «У нас даже дети знают, что за правду могут запросто повесить». И все же она настаивала на явлениях ей святых. Наверняка, в умах некоторых членов суда не раз мелькали подозрения в том, что без инкуба здесь не обошлось. Прямой вопрос об этом так и не был задан, хотя следствие подошло к нему вплотную. Деве задали вопрос: «Как вы узнаете, является ли тот, кого вы видите в своем воображении, мужчиной или женщиной?» Ее спрашивали, ощущает ли она во время своих видений внутренний жар? Ее спрашивали о волшебных свойствах ее меча, ее знамени, о том, ведомо ли ей будущее, и о том, предупреждали ли ее голоса о той участи, которая ее ожидает? Вопросы о заклинаниях и гаданиях так и носились в воздухе, но озвучены были другие: о ее кольцах, о тайном знаке, который она дала королю, об исцелении ребенка; о предупреждении, будто бы епископу Байё грозит опасность из-за его участия в суде
