Но это не помогало. Цвета не плясала от счастья, а плакала, стоя в коридоре чужой неуютной квартиры, уткнувшись лицом в деревянную вешалку для пальто.
* * *
– Это нормально, – сказал Симон, когда Цвета начала успокаиваться, но не потому, что ей полегчало, просто невозможно бесконечно рыдать.
– Ты Кару из Граничной полиции знаешь? – спросил он.
– Знаю. Не лично, просто кто же не знает Кару, – сквозь слезы улыбнулась Цвета.
Вспоминать о Каре, смуглой, седой, черноглазой, обескураживающе элегантной, звенящей, как натянутая струна, оказалось очень приятно. Ну наконец хоть что-то приятно. Не щедра на удовольствия Другая Сторона.
– Давно, еще до того, как Кара стала служить в Граничной полиции, она иногда приводила сюда желающих погулять в безопасности, под присмотром. Одних по магазинам, других на концерты, третьим достопримечательности показать. Так вот, по ее словам, почти все взрослые люди плачут, оказавшись здесь в первый раз. Детям обычно сразу все нравится, но чем старше человек, тем ему трудней привыкать.
– Что, правда? – удивилась Цвета.
– Ну да, – подтвердил Симон. – Нормальная реакция здорового организма на изменения, которые в нас происходят, когда мы попадаем сюда. Поэтому не бери в голову. Все нормально с тобой. И с Другой Стороной все нормально, она не такая ужасная, как поначалу кажется. А сейчас надо срочно что-нибудь съесть, или выпить, так быстрей перестроишься. И все пройдет. Я купил вино, винью верде, так называемое «зеленое», хотя на самом деле, оно прозрачное, как вода. На мой вкус, самое лучшее из всего, что тут продается, но если тебе не понравится, есть еще виски. И сыр. И килограмм винограда. И штрудель с лососем…
– Штрудель с лососем?! – возмутилась Цвета. – Это как? Штрудель должен быть с яблоками!
– Знаю. Но этот штрудель однажды решил, что он никому ничего не должен. И теперь он – рыбный пирог.
Кухня съемной квартиры сперва показалась Цвете такой же ужасной, как коридор – тесная, длинная, узкая, как игрушечный трамвайный вагон, чужие ненужные пыльные запахи, стены обклеены дурацким зеленым кафелем, неудобные табуреты и очередная невыносимая тусклая лампа под потолком. Но Симон распахнул окно, и в помещение влетел свежий ветер, не такой ледяной, каким был на улице, а почти по-летнему теплый, пахнущий совершенно как дома – морем и мокрой травой.
– Иди-ка сюда, – сказал ей Симон. – Видишь синее зарево над горизонтом? Это свет нашего Маяка.
– Свет Маяка, – повторила Цвета. И снова чуть не заплакала, на этот раз от облегчения. Но слез больше не было, все потратила. Никогда не умела рассчитывать, экономить, копить.
