То есть не то чтобы нет ничего кроме этой бескорыстной, беспричинной радости. Еще как есть! Прежде всего, страх и боль, но это как раз обычное дело, чем тяжелей и жестче материя, тем больше во всем живом страха и боли, понятная взаимосвязь. И все остальное, естественным образом вытекающее из страха и боли: тревожная спешка, постоянный бессознательный поиск того, что можно присвоить, и тех, кого можно присвоить и подчинить, желание мучить других и одновременно им нравиться, зависть к чужому имуществу, стремление уберечь от чужих свое – да много всего, не особенно интересного, Эну этим не удивишь, не рассердишь, не выведешь из равновесия, Эна знает о свойствах здешней материи, хорошо понимает, как велика ее власть. С самого начала чего-то подобного и ждала. Но вот чего совершенно не ожидала – что в этом хоре так внятно проявится веселая беспричинная радость, свойственная существам, состоящим из совершенно иной материи, тем, кого местные жители наивно сочли бы «бессмертными»; впрочем, были бы по-своему правы: разница между здешней и тамошней смертями столь велика, что даже как-то нелепо называть их одним и тем же словом. Хотя, по большому счету, сила, что разделяет сознание и материю, и есть смерть.
«Удивительно, какие они в этом городе стали, – думает Эна, легкомысленно и беспричинно упиваясь всеобщей легкомысленной беспричинной радостью, необычной для здешних мест, звучащей так громко, что все остальное не то чтобы вовсе не имеет значения, но к тому уже явно идет. – Люди, их звери и даже деревья, подумать только, деревья! А ведь они наиболее беззащитные существа в человеческих городах. Как быстро, оказывается, может измениться неподатливая, на первый взгляд, реальность всего лишь от нескольких дырок в небе, приоткрытых границ и других пустяковых чудес. Буквально за считаные годы можно все изменить! Сказал бы кто, не поверила бы. Собственно, и не верила. Хорошо, получается, что решила прийти посмотреть сама».
Начальник Граничного отдела полиции города Вильнюса сидит под еще не убранным с лета темно-зеленым тентом за деревянным столом с бокалом светлого пива. Именно так он представляет себе беспредельную роскошь, разврат, декаданс: уйти пить пиво не ради деловой или дружеской (и поди еще отличи одно от другого) встречи, а в одиночку, без хотя бы завалящего повода, наяву, посреди рабочего дня.
Дело, конечно, не в самом пиве, не в одиночестве, тем более, не в работе, а в том, что каждому человеку надо время от времени каким-нибудь предельно понятным способом демонстрировать себе, что жизнь удалась и легка. Стефан делает это так – позволяет себе оставаться праздным и бесполезным аж двадцать минут кряду. А то и целые полчаса.
