– Судя по тому, как сияет этот Проход, он должен вести в хорошее место, – неуверенно говорю я.
– Да конечно в хорошее! – нетерпеливо соглашается Нёхиси. – По крайней мере, я всем сердцем на это надеюсь. Было бы обидно, если бы этот бар внезапно оказался паршивым. Тогда в него мало кто захочет ходить.
– Так там просто бар?
– Ну конечно. Бар остался на месте. Не сменился какой-нибудь бездонной пропастью, я это имею в виду. Думаю, это только к лучшему. Люди не особо любят падать в бездонные пропасти, и они по-своему правы. Значит, лишние бездонные пропасти нам тут ни к чему, – говорит Нёхиси. И убирает руку, закрывавшую мне глаза.
Пока я растерянно моргаю и одновременно готовлюсь закатить безобразную сцену, потому что будь ты хоть тысячу раз всемогущим, а нельзя бесконечно морочить мне голову и не нарваться на шумный скандал, возможно даже с битьем посуды – при условии, что ящик ненужной посуды свалится сейчас откуда-нибудь с небес прямо к моим ногам – так вот, пока я моргаю и спешно подбираю подходящие к случаю бранные выражения, Нёхиси внезапно исполняется милосердия и начинает совершенно нормально, по-человечески объяснять.
– Раньше этот желтый свет снился людям, чтобы целиком, навсегда и бесповоротно заманить их в новую судьбу, – говорит он. – И это его свойство никуда не делось теперь, когда желтый свет горит наяву. Но прежние изменения считались нежелательными, условно «плохими» – для меня это, сам понимаешь, очень спорный вопрос. Мне трудно понять, чем судьба человека, принадлежащего этой реальности, хуже, чем судьба уроженца ее изнанки. С моей точки зрения, они просто разные, вот и все. Но поскольку люди считают именно так, мне легче согласиться, чем дискутировать, в конце концов, заинтересованным лицам видней, что для них зло, а что благо. Хотя мне-то ясно, что свои преимущества есть у любой из сторон.
– Положа руку на сердце, если бы раньше, то есть до того, как мы с тобой встретились, и все вот так завертелось, мне бы предложили выбирать, я бы не глядя поменялся судьбой с любым жителем нашей изнанки, хоть с распоследним пьяницей, хоть с нищей вдовой, – признаюсь я. – Все-таки они там живут почти как твои волшебные феи, у которых ликование от каждого движения рукава. И ни черта не боятся, по сравнению с нами, здешними… ладно, допустим, почти не боятся, почти ни черта. И жизнь у них всяко поинтересней. И смерть там, рассказывают, легка.
– Я понимаю, о чем ты, – кивает Нёхиси. – Теоретически. Для полного понимания я пока все-таки недостаточно пожил среди людей. Но будем считать, что да, прежде перемены были условно дурные. Зато теперь они безусловно добрые. То есть, даже с моей точки зрения, это именно так. Потому что теперь новые судьбы, поджидающие тех, кто пришел на желтый свет фонарей, – твоих рук дело. А мне нравятся все твои дела.
