В школе привычный шум: нарочито громко орут и носятся по коридорам младшеклассники, техничка ругается с охранником, в воздухе витают запахи краски, булочек и хлорки… Выискиваю глазами черное пальто, хоть и знаю, что это бесполезно: Егор приходит позже всех.
– Опять телефон заглючил? – Саша отдает гардеробщице куртку, забирает номерок и намертво приклеивается ко мне.
– Нет. Просто мы с бабушкой были заняты, – устало вздыхаю и съеживаюсь.
– Так заняты, что ты два дня не могла мне перезвонить? – Синие глаза наполнены безмятежностью, но я знаю: она обманчива.
– Смысл, Саш? Не собираюсь никуда с тобой ходить! – отрезаю я. – И не хочу ни о чем тебе рассказывать! Не хочу, понимаешь?
Он сжимает челюсти, на щеках проступают красные пятна. На всякий случай подаюсь назад, но ярость на его лице сменяется довольной кривой улыбочкой:
– Ты ревнуешь, что ли? Так я и знал… Я давно послал Наташку, а ты все никак не успокоишься!
Что за тупой, непробиваемый идиот…
Беспомощно опускаю плечи, разворачиваюсь на каблуках и ухожу.
* * *
Девочки хвалятся новыми фотками с выходных и рассказами о клубах, в которых им довелось потусить в Городе; меня все нервирует и бесит, лишь рисунок на груди – моя тайна – согревает и успокаивает сердце.
Перед самым звонком распахивается дверь, и Егор, глядя под ноги, спокойно проходит к своей парте.
Еще в пятницу утром такое поведение задело бы мою гордость, но теперь я знаю: это маска, роль, которую он в совершенстве играет. Возможно, и ради меня.
Чувствую себя спецагентом на секретном задании, включаюсь в игру – держусь непринужденно и ровно, хотя счастливая улыбка, как приклеенная, сияет на лице, щеки пылают, а в ушах шумит.
– Ты влюбилась? – ставит точный диагноз Алена.
И я тут же нейтрализую ее гневным, недоуменным взглядом.
А на большой перемене, убедившись, что Саша и его бандерлоги развалились с телефонами на подоконниках первого этажа и никуда не собираются уходить, я пулей взлетаю на второй и бегу к пожарной лестнице.
Где-то наверху сквозняк хлопает трухлявой рамой, эхо мечется среди пустот и ветхих конструкций, угасает и вновь оживает от звука шагов.
Егор отщелкивает окурок, отправляет в рот жвачку и останавливается в метре от меня:
– Ну и как? Жалоб нет? – сдержанно спрашивает он, но я все равно замечаю легкий румянец смущения на его лице и неудобно, ярко и позорно краснею.
– Нет! Заживает хорошо, – сообщаю дрогнувшим голосом и умираю от чудовищной неловкости, нервного ожидания, упрямой надежды и огромной радости – я бы с удовольствием с разбегу прыгнула на него и задушила в объятиях, но…
