– Даже если спасаешь тонущего в реке человека, умей увидеть, какие руки протянуты к нему. Твои ли немощные руки? Положим, и твои. Но только одетые, как в рукавицы, в светящиеся руки Христа!
Представьте себе человека, умеющего увидеть в земле, утрамбованной сапогами, мягкого червяка. Если такому человеку указать пальцем на землю и спросить, как та называется, человек может ответить: «червяк». Потому что именно червяка видит он глазом ясновидения.
– Доброе утро! – говорил всякий раз, встречая приходивших к нему мирян, один отшельник.
– Да, но сейчас уже вечер (или полдень), – возражали ему.
– Я имею в виду совсем другое утро, – пояснял отшельник. – Я имею в виду утро нашей жизни!
Во время схода отшельников старец Филимон, разминая затёкшие конечности, наступил на ногу Юлиану…
– Прости мне, брат Юлиан, мою угловатость! – попросил Филимон.
– И ты меня прости, – ответил, скрывая боль, Юлиан. – За то, что вовремя не отодвинул свою ногу!
Отшельник Нил, любивший проводить свои ночи на вершине Стрельной горы, был полон тех радостей, которые в списке радостей человека обычно не значатся.
Наблюдая как-то луну, всплывавшую над лесом, Нил восхитился её лицом, рябым от ночных бабочек, и произнёс:
– А всё-таки радостно сознавать, что она ничья – ни монгольская, ни русская, ни французская – луна на небе!
Отшельник Сысой видел дерево – деревом, а дорогу – дорогой. Но когда шёл дождь, его струи изменяли округу, заставляя деревья шептаться и безглазые камни – смотреть глазами луж.
Именно отшельник Сысой не уставал удивляться дарам, которые приносит ему молитва. Окинув хозяйским взглядом свою пещеру, толкнув для порядка её щербатую стену плечом, Сысой качал головою. И спрашивал в который уже раз:
– И куда ты, пещера, исчезаешь во время молитвы? Остаются лишь бескрайняя земля да бескрайнее небо!
– Принёс?
– Известное дело!
– А что принёс?
– Позолоченный полог зари.
– А робкие перезвоны капель росы, которые я просил тебя принести не единожды, принёс?
– А вот перезвоны-то принести и не смог!
– Тогда снова отправляйся в мир, и непременно их мне принеси...
Так беседовали, сказывают, ученик и Учитель, жившие ещё в докиевские времена. Языческая, малопонятная для нас религия тогда господствовала на земле.
Достигнув к концу своей жизни просветления, старец Иридий стал жить исключительно заботами о других. Словно забыл самого себя в лугах под Самарой, где прошло его детство, и вошёл в незнакомый ему доселе простор, в хоромы Божьего сознания.
