Рассмотрим-ка, однако, повнимательнее, также сюда относящуюся главу из процессов над так называемыми «ведьмами»!
Того, кому довелось хоть однажды получить доступ к протоколам судебных заседаний на подобных процессах, захлестывает волна такого жгучего стыда, что ему вообще бы не хотелось быть причисленным к этому человечеству. Если в те времена кто-либо располагал сведениями из области целебных трав, приобретенными на практике или доставшимися по наследству, и помогал таким образом страдальцам, просившим его об этом, то он неизбежно попадал под пытки, избавить от которых его могла лишь смерть на костре, если только его тело не становилось жертвой этих жестокостей еще в процессе пыток.
Даже красота тела могла в те времена послужить поводом к этому, если целомудрие ее обладательницы было чересчур несгибаемым.
О ужасы инквизиции! Не так уже много лет отдаляет нас от «тех» времен!
Не только мы сегодня считаем это несправедливостью — точно так же чувствовал и тогда простой народ. Ибо «рассудок» еще не окончательно поработил его, там и сям прорывались наружу здоровые ощущения, то есть Дух.
Разве в наше время не очевидно, каким торжеством ограниченности было все это? Какой безответственной глупостью?
Об этом говорят, пожимая плечами с чувством собственного превосходства; но — в основном-то — ничего ведь с тех пор не изменилось. Тупая гордыня по отношению ко всему, что превышает меру собственного понимания, жива и по сей день! Пытки сменились орудием общественного презрения ко всему, что люди не в состоянии понять в силу своей собственной ограниченности — только и всего.
Многим стоило бы хоть однажды всерьез задуматься над этим, покаянно бия себя в грудь и не делая себе никаких поблажек. Герои рассудка, то есть не совсем нормальные люди, изначально вешают ярлык афериста, нередко и в судебном порядке, на любого, обладающего способностью знать нечто недоступное другим или, может быть, эфирно-вещественным зрением, позволяющим ему созерцать эфирно-вещественный мир — естественный процесс, который, спустя короткое время, уже никто не будет подвергать сомнению, а тем менее вступать с ним яростную борьбу.
И горе тому, кто, не находя всему этому никакого иного применения, с поразительной наивностью рассказывает о том, что именно увидел и услышал. Ему надлежит опасаться этого, совсем как первым христианам при Нероне с его всегда готовыми на убийство приспешниками.
Если же у него к тому же есть еще и другие способности, абсолютно недоступные постижению отъявленных приверженцев рассудка, то его непременно подвергают беспощадной травле, клевещут на него, изгоняют его, если он не подчиняется покорно всем и каждому; при малейшей возможности его, мягко говоря, «обезвреживают». И никому при этом не совестно. Подобный человек и сегодня рассматривается как дичь, охотиться на которую дозволяется, невзирая на нечистоту собственных помышлений. Чем ограниченнее, тем сильнее мания умственного величия и стремление к преувеличениям.
