Я улыбаюсь, глядя на фотографию. Но главным образом потому, что Джереми на фотографии с редким выражением радости на лице.
– А какими они были?
– Честин была защитницей, немного вспыльчивой, даже, когда они были маленькими, она чувствовала, что Харпер отличается от неё. Она заботилась о ней, пыталась научить меня и Верити быть родителями, и Боже, когда появился Крю, мы думали, что нам придётся передать его ей. Она была одержима. – Он кладёт фотографию Честин в стопку остальных, которые уже просмотрел. – Когда-нибудь из неё бы вышла отличная мать.
Он берёт фотографию Харпер.
– Харпер была особенной для меня. Иногда я не уверен, что Верити понимала её так, как я, но мне кажется, что я мог чувствовать её потребности, понимаешь? Ей было трудно выразить свои эмоции, но я знал, что заставляло её двигаться, что делало её счастливой, что заставляло её грустить, даже, когда она не знала, как открыться этому миру. В основном она была счастлива. Однако у неё не было непосредственного интереса к Крю. Пока ему не исполнилось три или четыре года, и он не смог играть с ней. До этого он с таким же успехом мог быть ещё одним предметом мебели.– Он берёт фотографию этих троих. – Он не спрашивал о них. Ни разу. Даже не упомянул их имена.
– Тебя это беспокоит? Он смотрит на меня.
– Я не знаю, должен ли я беспокоиться об этом.
– Наверное, и то, и другое, – признаю я.
Он берёт фотографию Верити и Крю, сразу после его рождения. – Он ходил на терапию в течение нескольких месяцев, но я испугался, что это всего лишь еженедельное напоминание о трагедиях,и перестал водить его туда. Если он покажет признаки того, что ему это нужно, когда он станет старше, я отведу его обратно, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке.
– А ты?
Он снова смотрит на меня.
– А как же я?
– Как ты себячувствуешь?
Он не прерывает зрительный контакт. Не пропускает ни секунды. – Мой мир перевернулся с ног на голову, когда умерла Честин, а потом, когда умерла Харпер, всё закончилось окончательно. – Он снова смотрит на коробку с фотографиями. – Когда мне позвонили насчёт Верити... единственное, что осталось во мне, – это гнев.
– По отношению к кому? Богу?
– Нет, – тихо отвечает Джереми. – Я был зол на Верити.
Он оглядывается на меня, и ему даже не нужно говорить, почему он на неё рассердился. Он думает, что она нарочно врезалась в дерево.
Тихо в комнате... в доме. Он даже не дышит.
В конце концов, он откидывается на спинку стула и встаёт. Я встаю рядом с Джереми, потому что чувствую, что это первый раз, когда он признался в этом кому-то. Может быть, даже самому себе. Я могу сказать, что Джереми не хочет, чтобы я видела, о чём он думает, потому что он отворачивается от меня и сцепляет руки за головой. Я кладу руку на плечо Джереми, а затем двигаюсь так, чтобы оказаться перед ним, хочет он того или нет. Я обнимаю его за талию, прижимаюсь лицом к его груди. Его руки обхватывают мою спину с тяжёлым вздохом. Он сжимает меня, крепко, и я могу сказать, что это объятие ему нужно было давно.
