Байкал - море священное | страница 11
— Вот так улов! Богатющий улов!..
Давешний стражник ничего не понимал и все ж с интересом наблюдал за этою встречею. Заметил, как судорога исказила лицо Киша, прошла по искривленному подбородку, крикнул:
— Осторожней, Назарыч! Парень-то с норовом.
Но тот лишь усмехнулся, подошел:
— Что, не рад свиданию?
— И как тебя земля держит, нюхатый пес?! — обмякнув, вяло сказал Христя.
— Да уж, нюх у меня ладный, можно сказать, собачий нюх, — Он явно гордился своею удачливостью и не скрывал этого, — Как же ты хотел уйти от меня, не спросясь? Отродясь такого не было и не будет.
— Врешь, пес!
Назарыч не стал спорить, заметил прижавшегося к стене Лохова, спросил с удивлением в мягком, словно бы обволакивающим этою своею мягкостью, голосе:
— А тебе-то, Филимон, чего в бегах искать? Ну, Киш — понятно, у его внутрях черт сидит, вот и мучит. А ты?.. Иль богачества захотел? И-эх!.. — Повернулся к стражнику: — Завтре заберу. Мои… — Ушел.
И снова они оказались в камере, сидели поодаль друг от друга, молчали. Но вот Христя тихо запел:
Голос у Киша приятный, он словно бы зовет куда-то, где не будет так тягостно на сердце, так горько, где ждет радость, и Лохов, поддавшись этому чувству, сам того не заметив, тоже запел:
Песня не томила своею болью, была легкой и волнующей, и эта легкость и волнение удивительным образом подействовали на Филимона, он забыл о страхе, который стал особенно непереносимым, когда увидал приискового стражника.
Христя понимал, что теперь чувствует Лохов, и сам чувствовал то же, и это примиряло с товарищем. В другое время он долго не простил бы ему душевной слабости. Но так могло случиться в другое время, а нынче он сказал:
— Ничё, Филька, еще погуляем.
— Боюсь, выпорют.
— Может, и выпорют. А может, и похлеще придумают. Но да нам не впервой терпеть.
А потом была чуткая, какая-то настороженная дрема, когда все ощущаешь вокруг себя: и где находишься, и кто рядом с тобою на холодном полу, и отчего он мечется и жалобно всхлипывает во сне… Христе хочется поднять голову, растолкать Лохова, но такая слабость в теле, рукой не пошевелишь. И он лежит, стараясь не замечать всхлипов товарища. Вскоре это удается, и дрема делается сладкой, щемящей… Он видит маленькую женщину в выцветшем сарафане. Женщина подходит все ближе, ближе. «Христенька, че они исделали с тобою, окаянные?» Киш силится вспомнить, где и когда видел это смуглое лицо с большими темными глазами, и не может вспомнить. Но ведь видел же! И вдруг… «Матушка, я узнал тебя. Узнал! — шепчет. — Где ты нынче? Ладно ли тебе?..» Женщина вздыхает: «На земле лучше, хошь и маятно. А тут больно уж тихо. Тут завсегда тихо», — «А я, матушка, почитай, и не помню тебя», — «Виноватая я перед тобою. Не надо было мне помирать. Как ты жил без меня, сердечный?» — «А, всяко-разно. Кормился…»