.
В первых наших примерах за умершими сохраняется только та слава, которую они приобрели своими былыми деяниями, тогда как последние приписывают им, сверх того, способность действовать и после их смерти. Гораздо прекраснее и возвышеннее поступок нашего полководца Баярда [50], который, почувствовав, что ранен насмерть выстрелом из аркебузы, на убеждения окружающих выйти из боя ответил, что не станет под конец жизни показывать спину врагу, и продолжал биться, покуда его не покинули силы; чувствуя, что теряет сознание и что ему не удержаться в седле, он приказал своему слуге положить его у подножия дерева, но так, чтобы он мог умереть лицом к неприятелю; так он и скончался.
Мне кажется необходимым присоединить сюда также следующий пример, который в этом отношении еще примечательнее, чем предыдущие. Император Максимилиан, прадед ныне царствующего короля Филиппа [51], был государем, наделенным множеством достоинств и среди них — необыкновенною телесною красотой. Но наряду с этими качествами, он обладал также одним, вовсе не свойственным государям, которые, дабы поскорее разделаться с важнейшими государственными делами, превращают порою в трон свой стульчак; это значит, что у него не было такого слуги, даже между наиболее приближенными среди них, которому он позволил бы видеть себя за нуждою. Он таился от всех, чтобы излить из себя мочу, и будучи столь же стыдлив, как девственница, не открывал ни перед врачами, ни перед кем бы то ни было тех частей тела, которые принято прикрывать. Что до меня, то, обладая языком, не ведающим ни в чем стеснения, я, тем не менее, также наделен от природы стыдливостью подобного рода. Если нет крайней необходимости и меня не толкает к этому любовное наслаждение, я никогда не позволяю себе нескромных поступков и не обнажаю ни перед кем тех наших органов, которые, как повелевает обычай, должны быть прикрыты. Я страдаю, скорее, застенчивостью, и притом в большей мере, чем подобает, как я полагаю, мужчине, особенно же мужчине моего положения. Но император Максимилиан до такой степени был в плену у этого предрассудка, что повелел весьма решительно в своем завещании, чтобы ему после кончины надели подштанники. Ему пришлось добавить в особой приписке, чтобы тому, кто это проделает с его трупом, завязали глаза. Если Кир [52] завещал своим детям, чтобы ни они, ни кто другой ни разу не взглянули на его труп и не прикоснулись к нему, после того как душа его отлетит от тела, то я склонен искать объяснение этому в каком-нибудь религиозном веровании; ведь и его историк и сам он, помимо прочих великих достоинств, отличались еще и тем, что насаждали на протяжении всей своей жизни рвение и уважение к религиозным обрядам.
