Тетя Света со стуком опускает чашку на стол. Папа снова откашливается — кх-кх! — и Яне хочется провалиться под землю. Последний глоток — и можно будет встать из-за стола…
— Партия Алиханова, — говорит папа. — Слыхал про такую?
Яна замирает, не донеся до рта ложку. Тихо выливает жижу в тарелку и зачерпывает снова, намного меньше, — не зачерпывает даже, а просто обмакивает ложку в суп. Делает вид, что глотает.
Пионер ерзает, словно края Лизкиной табуретки режут ему зад.
— Я… конечно.
Папа берет листок с картой, придавливает ногтем неровный кружок.
— Озеро Коги, — говорит он. — Здесь в восемьдесят третьем разбили лагерь. Оно не то чтобы нужно было, два километра от города. Но в первый день… — папа пожимает плечами. — Погодка стояла — закачаешься. У нас такой, считай, не бывает…
Он замолкает, придавленный воспоминаниями. Яна ровно, как автомат, подносит ко рту пустую ложку; ее уши вытянулись и шевелятся от напряжения. Пионер, красный и потный, бессмысленно теребит порез на клеенке.
— У Соколова был день рожденья, — говорит папа. — Родственники из Краснодара прислали канистру домашнего самогона, его дядька выдающийся самогон гнал. А Алиханов сам мариновал шашлыки, он был великий спец, уж не представляю, где мясо доставал…
Ложка предательски брякает о пустую тарелку, и Яна вжимает голову в плечи.
— А ты чего уши развесила? — набрасывается тетя Света. — Поела — иди. Тебя это не касается.
Яна встает, сует тарелку в раковину поверх стопки грязной посуды, открывает воду.
— Я сказала — иди отсюда! — повышает голос тетя Света.
Яна выскакивает из кухни, и дверь, притянутая резинкой на место, толкает ее под зад. Стекло, затянутое такой же красной, как на окнах, занавеской, громко дребезжит; Яна придавливает его ладонью, чтобы остановить звон. К счастью, на кухне слишком заняты гостем. Переведя дух, она прижимается ухом к стеклу. Пионер неразборчиво бормочет. Грохает по столу кулак. Яна шарахается от двери.
— Они не алкаши были! — орет отец. — Не смей рассуждать, ты их не знал! У Янки там, между прочим, мать погибла!
На кухне замолкают. Чиркает спичка, в щель тянет дымом. По столу шуршит тяжелая стеклянная пепельница.
— Объели их, — говорит папа. — Соколова по шраму опознали. Марьянке моей… ноги… живот, — он прерывисто вздыхает. — Забудь про эти бумажки: есть там нефть, нет, — никому нет дела. Не лезь. Месторождение Коги… тоже мне…
* * *
— Месторождение Коги, тоже мне, — сказал постаревший, поросший бородой Пионер.
