Около часа мы бродили по усадьбе, потом поднялись на лесистый холм за домиком арендатора и постояли там, любуясь окрестностями. Потом сели на поваленную ель, я предложил Лизе сигарету.
— Не понимаю, как это вы с Кристианом, имея такую… — она осеклась, щеки ее вспыхнули. Я сделал вид, что ничего не заметил.
— Ты удивляешься, почему мы с братом стали, соответственно, врачом и учителем, вместо того чтобы оставаться так называемыми землевладельцами? Я расскажу тебе, как это вышло. Отец наш был снобом. Благослови его за это Бог. Я бы ни за что не хотел сменить профессию, думаю, что и Кристиан ни на что не променял бы свою.
С нагорья повеял легкий ветерок. Лиза придвинулась ко мне ближе. Я потерял нить мыслей.
— Мы… — начал я.
Она улыбнулась.
— Ты говорил о своем отце, — напомнила она.
— Ах да, так вот об отце. Мой прадед был епископом, ты, наверно, о нем слышала, Кристиан назван в его честь. Это тот, который написал длинный ученый труд об акантовом орнаменте. Прадед был идеалом моего отца. Сын епископа пошел по дипломатической части — по мнению отца, это уже было началом семейной деградации. А сделавшись сам директором Норвежской энергетической компании, он счел деградацию, так сказать, окончательной.
Проходя мимо портрета своего пращура, который и сейчас висит в гостиной, отец стыдливо отводил глаза…
Лиза засмеялась.
— Как известно, представления, полученные в детстве, налагают отпечаток на всю жизнь, — сказал я. — Мой отец неутомимо внушал нам с Кристианом свои идеи и мнения и, конечно, повлиял на нас. Кристиан стал студентом-медиком, я филологом. Таким гордым, как в день, когда Кристиан защитил диссертацию на безбожную тему о почках, я никогда отца не видел. Фамильная честь была, так сказать, восстановлена.
Лиза опять засмеялась. Смех ее напоминал звон серебряного колокольчика.
— Вслед за этим я сдал экзамен на учителя, и отец сошел в могилу счастливым человеком.
— Собираешься ли ты продолжать? Есть ли у тебя уже тема для докторской? Вообще, о чем ты мечтаешь?
Я покосился на нее. Но она не смотрела на меня. Она разглядывала окрестности Бакке.
— Я в самом деле кое о чем мечтаю.
Она встала.
— Становится прохладно, — сказала она. — Пойдем домой к твоей матушке.
Я тоже встал и пошел за ней следом. По дороге к дому мы не произнесли ни слова. Лиза принадлежала к той редкой породе женщин, с которыми приятно помолчать.
В оставшиеся вечерние часы моя мать нежилась в нашем обществе, как змей на припеке, и даже не пыталась это скрыть. Внуки уже тешили ее внутренний взор.
