— Как хорошо, однако, что нам это не грозит! — заметила Катя, послала хозяйке воздушный поцелуй и отбыла сквозь решетку.
Она действительно находилась в полном очаровании, что вылилось в скандальные концерты по дороге к пострадавшему Грише Добросееву.
«Уж не мечтать о нежности, о славе!» — выпевалось у Кати из души дурным мужским голосом на старосоветский мотив.
«Все миновалось, молодость прошла!
Твое лицо в его простой оправе
Свой рукой убрал я со стола!»
И припев продлился совсем уж непристойно: «Эх! Своей рукой убрал я со стола!»
— «Милль пардон, бедняжка Ал. Ал.!» — обратилась Катя к поэту, допев. — «Это я от волнения, никого обижать не собираюсь, пардон еще разок!»
Тотчас перед нею возник дом, и открылась дверь подъезда, где проживал многострадальный Гриша Добросеев, а за внешней дверью оказалась другая, там была прибита табличка с домофонными цифрами.
№ 4. Вновь от первого лица той же Кати Малышевой
Слава великому Богу, у самого дома страдальца Гриши Добросклонова, нет, на самом деле Добросеева, романс со слезой и маршем меня покинул, сжалившись над носительницей зловредного музыкального вируса.
Итак, теперь следовала нажать на табличке нужную комбинацию цифири и затем быть впущенной в храм скорби. Ан нет, сразу не вышло. В табличке, составленной адвокатом Любочкой, отнюдь не значился номер входного кода, имелся лишь номер добросеевской квартиры.
В невнятном освещении уличной лампы номер прочитался, и я почти решила его использовать в качестве кода, во всяком случае, следовало попробовать, но меня предупредили, тем самым сэкономив время, а так же умственные усилия. Дверь с домофонной табличкой стала медленно отворяться сама по себе и, открывшись, явила девушку в спецовке и с ведром. Появление девицы с ведром сопровождал специфический аромат, он подсказал род занятий, определивших девушкин наряд.
В надобном подъезде вовсю шел ремонт, ему посвящались ведро и косынка, повязанная по самые глаза, привет всем горячий. В особенности чувству обоняния.
— Не закрывайте, пожалуйста, — попросила я, не особо приближаясь, побелка и краска отстирываются с трудом, а я была при параде.
— Здесь не закрыто, пока мы работаем, — сообщила девушка-маляр. — Только в подъезде ходите осторожно, лучше бочком, а то…
— Спасибо, я постараюсь, — заверила я.
Затем пропустила заботливую девушку и вдвинулась боком в пострадавший подъезд. Конечно, именно таких впечатлений мне не хватало тем вечером для полноты счастья! Мало того, что стены оказались сплошь ободранными и заляпанными, до них мне дела не было, но вот перила ярко пестрели побелкой, а под ногами елозили листы скользкой упаковочной бумаги, получался почти что бег в мешках. И взяться было не за что, скользи себе по лестнице или прижимайся к перилам — все едино, выйдешь отсюда в белых пятнах, как жираф!
