Книготорговец запросил за этот том флорин и шесть kreutzers (произносить следует «крюш»). Цена мне показалась несообразной для ярмарочной распродажи, и я ограничился тем, что полистал книгу — безвозмездно, благодаря уже сделанным покупкам. История побегов аббата де Бюкуа весьма любопытна, но, поколебавшись, я все же решил: прочитаю ее потом в какой-нибудь парижской библиотеке или у одного из бессчетных любителей, собравших у себя решительно все воспоминания, которые хоть мало-мальски касаются французской истории. Поэтому я просто списал полное заглавие книги и отправился на Meinlust, набережную Майна, читая на ходу Volks-Kalender.
Вернувшись в Париж, я застал литературную братию в неописуемой панике. Согласно дополнению Риансе к закону о печати, газеты не имели права публиковать опусы, которым правительству благоугодно было дать наименование «романов-фельетонов»>[95]. Я говорил со многими писателями, совершенно не причастными политике, которых это дополнение повергло в истинное отчаянье, безжалостно лишив средств к существованию.
Я романов не пишу, но тоже затрепетал при мысли, как расширительно можно толковать столь причудливое сочетание слов: «роман-фельетон», и поспешил сообщить вам заглавие нового своего опуса: назвал я его «Аббат де Бюкуа» в уверенности, что быстро отыщу в Париже документы, позволяющие говорить об оном персонаже как о лице историческом, а не вымышленном, ибо различие между этими понятиями следует сразу же подчеркнуть.
Книга во Франции существует — я нашел ее не только в «Справочнике» Брюне, но и в «Литературной Франции» Керара. И пусть она отмечена как редкая, ее легко будет отыскать в одной из общественных библиотек, или опять-таки у какого-нибудь любителя, или в лавках, торгующих старыми изданиями.
В общем, поскольку я пролистал весь том и, более того, наткнулся еще на один рассказ о похождениях аббата де Бюкуа в примечательных и на редкость остроумных письмах госпожи Дюнуайе, мне казалось не таким уж сложным делом дать портрет этого человека и описать его жизнь, ни в чем не погрешая против фактов.
Но сейчас меня все больше тревожит опасность, грозящая газетам за малейшее отступление от буквы нового закона. Пятьдесят франков за каждый конфискованный экземпляр — тут у самого отважного дрогнет сердце: если газета выходит хотя бы в двадцати пяти тысячах экземпляров — а таких у нас несколько, — штраф перевалит за миллион франков! Как же тут не понять, что широкое толкование этой поправки даст властям возможность подавить всякую оппозицию! Было бы куда спокойнее, если бы у нас просто ввели цензуру. При старом режиме писатель знал, что если дозволение цензора получено — а цензора можно было выбирать, — он, ничем не рискуя, может излагать свои мысли в печати, и, право же, в иных случаях только дивишься тогдашней свободе! Я читал книги, подписанные цензорами Луи и Фелиппо, которые сегодня были бы несомненно конфискованы.
