В рождество я снова организовал праздник для сирот полицейских и пожарных. Учитывая, что в прошлый раз мои маленькие гости разошлись по домам только в полночь, и чувствуя, что годы мои уже дают себя знать и я не смогу так же долго веселиться, как они, я устроил этот праздник на пароходе «Анаулиа» («Коннард-Лайн»), так, чтобы можно было в любое время откланяться и оставить гостей одних. Но в гости к нам неожиданно явился мэр Нью-Йорка Джимми Уолкер и пригласил меня играть с ним в электрический поезд. И я забыл про свое намерение пораньше исчезнуть с корабля.
С годами некогда волнующий вопрос: кто же станет преемником Карузо — постепенно затих. Карузо был Карузо. И теперь имя его берегли в сокровищнице памяти. Те же, кто пел теперь, имели свое лицо, свои особенности и достоинства. А я был Джильи. Мое имя приобрело известность и завоевало популярность благодаря моим личным достоинствам. Именно этого я и хотел всегда.
Но импресарио падки на всякие ярлыки, особенно если они помогают рекламе. И поэтому я горько усмехнулся, когда прочел однажды в одной и той же нью-йоркской газете в один и тот же день две заметки.
Одна из них гласила: «Джильи, самый великий тенор на свете, в воскресенье 19 февраля выступит с благотворительным концертом в пользу итальянской больницы»... А другая сообщала: «Мартинелли, самый великий тенор на свете, даст благотворительный концерт в пользу Общества помощи престарелым. Концерт состоится в гостинице «Уолдорф-Астория» 26 февраля».
24 февраля 1928 года мы с Лукрецией Бори и Джузеппе де Лука впервые исполнили по радио целую оперу — «Травиату». Теперь странно вспоминать, что нам казалось тогда, будто мы совершаем какой-то переворот в музыке.
16 марта я принял участие в первой постановке в «Метрополитен» «Ласточек» Пуччини. Последний раз я пел в этой опере очень давно — еще в театре «Костанци». Теперь вместе со мной пели Лукреция Бори, Эдита Флешер и Арман Токатян. И снова меня поразил тот факт, что в Европе эта опера получила лишь снисходительное одобрение, а тут, в Америке, принята невероятно восторженно (бывает, разумеется, и наоборот). Я часто ломал голову над этой разницей во вкусах, вероятно, случайной, но очевидной. В Риме критики в свое время давали понять, что о «Ласточ-ках» вообще лучше не говорить. В Нью-Норке их коллеги заявляли, что «Ласточки» гораздо привлекательнее большинства других постановок, которые идут на Бродвее, и что если бы любой из театров на Бродвее поставил такой спектакль, он годами не сходил бы с афиши.
