Наас рвано кивает. Сует комок бумажки:
— Мы справимся. Когда окажешься одна — поспеши, не слушай ее. Она захочет поболтать, сама понимаешь, оттянуть момент, — ни одна из моих теней не болтала… связно. Иногда произносили мое имя — час за часом, по кругу. Повторяли слова, которые мне говорили люди. Одна, многорукая и костистая, все шептала:
— Расскажи мне, милая, кто играл в кладовке? Кто играл в кладовке? Кто? Кто? Ктоо? — искаженный мамин голос. Мне было лет семь. За узкой дверью в конце коридора кладовку перевернули вверх дном. Мама хотела, чтобы я убрала за собой, но я отказывалась зайти туда. Не я распотрошила полки. Я царапала шрам, кричала и плакала, чтобы не слышать переходящего в хрип:
— Кто?! Кто?! Ктоооо?!…
А теперь смаргиваю воспоминание и говорю идущему рядом Наасу:
— Они никогда мне не нравились. Твари.
— Ты думала, они убьют тебя, — я не вижу мага за тканью капюшона. Смотрю под ноги, чтобы не споткнуться о вывороченные куски асфальта.
— Разве не убьют?
— Мало кто рискнет. Они ведь жаждут не смерти, а избавления от страха. Но твари и есть страх, поэтому выход один. Но кто готов в такое поверить?
— Тогда они… — становится светлее. Наас замедляет шаг:
— Дразнятся. Играют с огнем — буквально. Твари почти все тупые. Вроде животных. Скорее чувствуют, чем соображают, что маги огня — их единственная надежда. Поэтому отираются рядом и ждут: вдруг тебе надоест, и ты выкинешь что-нибудь, что решит их проблемы наилучшим образом, — он понижает голос. — Вон Айяка. Будь растерянной и милой. Безобидной.
— С оберегом я и безо… — шиплю в ответ.
— По-прежнему маг огня, — обрывает Наас. — В Университете это считается немногим лучше тварей. Почти все думают, что ученые пытаются помочь нам освоить свою силу. Что именно наша магия сводит с ума, заставляя поджигать, разрушать, убивать… а вовсе не ритуалы Хайме. Понимаешь? Для них ты чудовище. Тебя будут сторониться, несмотря на оберег. Вчера не заметила? Айяка еле согласилась, так что давай, прибавь очарования, — последнее он выталкивает сквозь зубы: в паре метров, переминаясь с ноги на ногу, стоит девушка, которой нравится Тони. За ее спиной — трансформаторная станция, одинокий фонарь над ржавой дверью.
— Айяка Корнелиус, — протягивает узкую ладонь. Тонкая и невысокая, немного младше меня. Округлые, словно удивленные, темные глаза. Тонкий нос и красиво очерченные губы. Чуть вьющиеся черные волосы заколоты за ушами, длинные пряди разметались по синей ткани легкого пальто. Клонится вправо из-за тяжелой даже на вид сумки, прижимает к груди листок с печатями — наш пропуск в святая святых.
