Когда папа Сикст IV приказал убить обоих Медичи в церкви Репараты[5], в тот самый миг, как перед лицом народа прославляли Бога, коему этот народ поклонялся, Сикст IV спокойно пребывал в своем дворце, ничего не страшась — ни того, что заговор удастся, ни того, что он потерпит провал; он был уверен: флорентийцы не отметят за себя, он совершенно свободно отлучит их от церкви, и они будут на коленях просить у него прощения за то, что осмелились принести жалобу.
Весьма правдоподобно, что атеизм был философией всех могущественных людей, проведших свою жизнь в том заколдованном кругу преступлений, который глупцы именуют политикой, государственным переворотом, искусством править.
Меня никогда не заставят поверить, будто кардинал, знаменитый министр, считал, что он действует по указанию Бога, когда он приказал двенадцати убийцам в судейских мантиях[6], состоявшим у него на жалованье, осудить на смертную казнь одного из высокопоставленных лиц государства, причем происходило это в его собственном загородном доме и в то самое время, как он предавался блуду со своими девками рядом с помещением, где его лакеи, украшенные титулом судей, угрожали пытками маршалу Франции, смерть которого они уже мысленно смаковали.
Некоторые из вас, братья мои, спрашивали меня, имел ли один из иудейских царей[7] истинное представление о божестве, когда на пороге смерти, вместо того чтобы попросить прощения у Бога за свои прелюбодеяния, убийства и бесчисленные жестокости, он упорствует в своей кровожадности и жестокой жажде мести? Когда устами, готовыми закрыться навеки, советует своему преемнику повелеть убить старого Семея, своего министра, и своего военачальника Иоава?
Я признаю вместе с вами: акция эта, которую напрасно старался обелить святой Амвросий[8], быть может, самая страшная из тех, о которых можно прочесть в анналах народов. Миг смерти для всех людей бывает моментом раскаяния и милосердия: стремиться к отмщению, умирая, и не осмелиться это выполнить, обременить другого в своих предсмертных словах долгом бесчестного убийства — поистине вершина трусости и ярости, сплетенных в единый клубок.
Я не стану здесь исследовать, правдива ли эта отвратительная история и в какое именно время она была написана. Я не буду с вами обсуждать, нужно ли рассматривать хроники иудеев под тем же углом зрения, что и повеления их закона, и было ли правильным смешать — во времена невежества и суеверий — Священное писание иудеев с их светскими книгами. Законы Нумы
