Раздался оглушительный звук, напоминающий кульминационный момент из «Увертюры 1812 года», когда оркестр создает настоящую какофонию. Эйнджел издала пронзительный крик — удар мой руки по ее выпуклой попке заставил ее заскользить по полу на четвереньках.
— Будем надеяться, Эми, этот шлепок не оставит у вас никаких изъянов! — Я дьявольски рассмеялся, затем осторожно прикрыл за собой дверь, чтобы резким шумом не травмировать ей нервную систему.
Проблема в том, рассуждал я по дороге к машине, что то, что мне нравится в добродетельных девушках, практически не существует. Все-таки у меня определенно имеется природная склонность к глубокомысленным размышлениям — нечто вроде способности внезапного озарения, проникновения в суть вещей, дар, который дается немногим.
В основном существует два типа адвокатских контор. Первый — это запущенные, неряшливые помещения, все полки которых забиты связанными в пачки старыми пожелтевшими документами, покрытыми густым слоем пыли. Хозяин такой конторы рассчитывает таким образом убедить потенциального клиента в том, что он давно и успешно практикует. Вместе с тем, судя по внешнему виду заведения, он берет не слишком высокие гонорары, ибо в противном случае его офис выглядел бы значительно презентабельнее. Адвокаты второго типа предпочитают обзаводиться современными офисами, где все сверкает стеклом и полированным деревом и к услугам клиента всегда два-три стенографиста-помощника, излучающие профессионализм и усердие. Первая реакция посетителя такого сверкающего офиса — благоговейный ужас: сколько же этот адвокат тратит на роскошную обстановку? Однако, размышляя, человек приходит к успокоительному выводу, что этот юрист должен быть хорошим профессионалом, успешно ведущим дела своих клиентов, чтобы нести такие внушительные расходы.
Офис Филипа Ирвинга, который я увидел следующим утром около половины одиннадцатого, занимал среднее положение между двумя указанными подходами и, насколько я мог судить по самому Ирвингу, вполне ему соответствовал. Он был из тех, кто вечно колеблется и не может занять сколько-нибудь определенную позицию. Но секретаршу-стенографистку все-таки себе завел, и я оценил этот его шаг по достоинству.
У девушки, поднявшей глаза от бумаг на столе, когда я к нему приблизился, была странная прическа: ее блестящие черные волосы были небрежно острижены, как будто она рассеянно отхватила себе два-три клока тупыми ножницами во время перерыва на кофе просто от нечего делать, а потом забыла закончить стрижку. Правда, как ни странно, она ей очень шла — короткая стрижка великолепно подчеркивала ее круглое румяное личико с пухлыми, надменными и самолюбивыми губками. На ней был строгий и изящный голубой костюм, который определенно рекомендовался модными журналами как самая подходящая одежда для работы в офисе, только для меня было полной загадкой, как они могли это советовать, не видя ее фигуры. Но когда я внимательнее пригляделся к девушке, то осознал, что для нее просто невозможно подобрать подобающий для секретарши делового человека туалет, — даже костюм, сшитый из кольчуги, не смог бы скрыть эти восхитительные изгибы. Она смотрела на меня светло-карими глазами, в которых когда-то я прочитал бы интерес к моей скромной особе, но с тех пор, как я узнал Эйнджел, у меня пропала былая уверенность в суждениях о женщинах. Девушка глубоко вздохнула, при этом шелковая ткань блузки так туго натянулась, что я начал подозревать — в такой ситуации не выдержала бы и кольчуга, не обладающая эластичностью шелка.
