В голову пришло, что эта официанточка могла продолжать заниматься своим делом и не посмотреть в его сторону. Могла посмотреть и нахмуриться, увидев в нем старика или урода, не стоящего улыбки.
«Ну-ну, не прибедняйся, – тут же возразил он сам себе, – женщины и девушки часто тебе улыбаются, и уж точно не считают уродом. Был бы ты уродом, разве решился бы послать Роуз? Да-да, ты ее послал. Потому что уверен: на мужской бирже твои акции котируются достаточно высоко. Пока высоко. А что будет через десять лет, через пятнадцать? Через двадцать девушки точно не будут тебе улыбаться. И ты тоже вряд ли станешь заглядываться на них – скорее всего, в этом возрасте ты уже будешь мечтать о пенсии. В России она бы светила в шестьдесят, а здесь придется тянуть лямку до шестидесяти восьми. Джози Каннигэму из отдела статистики шестьдесят шесть, он седой как лунь, страдает ожирением и одышкой, и ждет не дождется, когда сможет посвящать все свое время пятерым внукам. У тебя к этому возрасту внуки вряд ли появятся».
На веранде показались первые посетители: семья с тремя детьми, которую они видели на стоянке. Старший мальчик ростом почти с мать, второму лет семь. Для девочки пока требуется высокий стульчик. Притащив его из угла и усадив дочь, отец направился в кафе делать заказ.
Обычная семья. Основная ячейка общества, как это называлось, когда он учился в советской школе. Сердце вдруг кольнуло завистью. Этот мужик, ровесник или чуть моложе, не будет путешествовать в одиночестве, не станет прикидывать, переспать с оказавшейся под боком молодой девушкой или не стоит. Голова его забита другими проблемами, он заботится о своей семье, живет ради нее.
«А ради кого я живу? Только ради себя самого? Ведь я ни о ком не забочусь – забота о Роуз была скорее формальным исполнением принятых правил. Я никого не люблю, кроме мамы, да и эта любовь за дальностью расстояния затуманилась, почти растворилась. Смысла нет – вот в чем дело! Нет по большому счету смысла в моей жизни. Если завтра умру, заплачет по мне лишь мама, а если, что намного вероятнее, я ее переживу, то и плакать будет некому».
Мысли о никчемности и пустоте собственного бытия не отпускали его до самого завтрака. Надя с удивлением посматривала на его хмурую физиономию и тоже некоторое время молчала, а затем не выдержала:
– Что-то случилось? О чем ты так задумался?
– Ни о чем, – тряхнул он головой. – А знаешь, ведь мы можем обзвонить по телефону все отели на территории заповедника.
