Он выглядел настороженным, словно пытаясь понять мою реакцию.
— Ты не выглядишь удивлённой.
Я взяла его руку в свою. Когда я пальцами скользнула под манжет его рукава, он вздрогнул, но тут же запутался в моём пристальном взгляде и замер. Я задрала его до локтя и провела большим пальцем по татуировке.
— Я видела её. Когда ты был без сознания. Я точно не уверена, но кое-что узнала об этом в школе. О том, что нацисты делали с евреями и другими людьми, попавшими в концлагеря.
— Да. Анна сказала мне, чему теперь учат в школе. Что люди называют это "Холокост". Ужасное слово, но оно точно подходит, — он наклонил голову, и его глаза остановились на татуировке. — История. Иногда она кажется мне очень свежей. В другое время кажется, что это было тысячи лет назад. И во все времена она кажется мне меньше, чем это слово. История велика. Для меня это была просто моя семья, и мой район, и мой город, медленно смыкающийся вокруг меня. Сначала я даже не заметил, что всё это сжимается, душит и разваливается на части. Я был слишком мал, чтобы понять это. Но тогда я не верил, что всё может стать ещё хуже, но всё становилось ещё хуже. И продолжило становиться только хуже.
Я сжала его руку.
— Мне очень жаль.
Я не знала, что меня больше огорчало: то, что он пережил, или то, что я заставила его говорить об этом.
— Всё в порядке, — заверил он меня, но его голос говорил об обратном.
Он позволил себе оторвать взгляд от татуировки и посмотреть на луну, и я наблюдала, как выражение его лица медленно трансформировалось из печального во что-то более мягкое.
Стремление.
Ему очень хотелось сбежать. В эту самую секунду он убегал. Я хорошо знала это чувство, глядя на пятно на стене, где обои отклеились, и представляя, как я ползу на другую сторону, далеко от того места, где я на самом деле была, от того, что я на самом деле переживала. Сколько раз я уже это делала? Сколько раз я так сильно концентрировалась, что покидала своё собственное тело? Сколько раз это спасало меня от того, чтобы не разбиться на миллион осколков?
Он казался таким отстранённым, что мне пришлось спросить:
— Ты здесь?
— Нет, — прошептал он.
Я не знала, радоваться мне или грустить, потому что хотела, чтобы он был со мной, но и хотела, чтобы он был свободен. Казалось невозможным иметь и то, и другое. Я протянула руку и прикоснулась к его лицу, к вздувшимся морщинам там, где я поцарапала его в панике, к угловатому изгибу его челюсти, к ощущению железного шёлка его кожи.
